Женька набычился и покраснел.

– Какая- то мерзавка захотела потешить себя сериальными страстями, и ты ей подыгрываешь?

– Рина!!!

– Ну, узнал, что у тебя приемные родители. И что изменилось? Лешка превратился в злобного отчима, а Ника в коварную мачеху? К Веронике ты еще как- то по- человечески отнесся, но Алексей- то из- за чего страдает?! Мало он твоих соплей и прочего утер?!!

– Замолчи! Ты ничего не понимаешь! – закричал Женька, играя желваками.

Регина немного повременила, потом вышла в переднюю и очень осторожно сняла с гвоздя и положила в карман халата две пары ключей. Когда она возвратилась, Женька лежал, уткнувшись лицом в спинку дивана. Услышав, что в комнате появилась Регина, он повернулся и сел, ухватившись руками край сиденья.

– А ты можешь мне объяснить, почему… – почти закричал он, – почему о том, что меня усыновили, я узнал позже этой инспекторши? Отец так разоткровенничался перед ней, чтобы легче было объяснить общественности, отчего ни с того, ни с чего я совершил подлый поступок? Гены, наследственность и все такое? Он же биологический профессор!

– Избаловали вы с отцом друг друга, вот что я тебе скажу!

– ???!

– Ну, как же! Алексей еще совсем недавно все твои синяки и царапины «в лицо знал», и обиды твои переживал, как свои личные! Удивляюсь, когда он только наукой успевал заниматься! А теперь ты, как я понимаю, далеко не все ему рассказываешь, но почему- то уверен, что отец по какому- то наитию должен все знать и на все смотреть твоими глазами.

Женька озадаченно взглянул на Регину.

– А я его? Чем я его избаловал?!

– Да тем же самым! Отец был уверен, что у тебя от него секретов нет. А тут вдруг открылось! В декорациях седьмого класса средней школы двадцать первого века ожил средневековый рыцарский роман с поединком на рюкзаках. И ты – главный герой.

– Рина! Это запрещенный прием!

– Запрещенный прием – за глаза обвинять отца в откровенности с инспекторшей! Ты- то сам, кому первому рассказал о фотографиях своей девочки? Маме и папе? Или директору?!

– Но меня резко спросили! Я не мог не ответить!

– А его «резко» обвинили в том, что его сын ославил хорошую девочку на весь это ваш Интернет… или, как ее… Сеть!

– И потому отец сразу согласился с тем, что я способен на такую подлую подставу?!

– Да не согласился он! Он тебе, дураку, давал понять, не бойся, дескать, что бы ты ни сделал, я от тебя никогда не отступлюсь! Ну, почему ты не хочешь поговорить с отцом?! Я, например, уверена, что инспекторша узнала обо всем от кого- то другого.

– Тебе отец об этом сказал?

– Он ни с кем, кроме тебя, говорить не хочет. Но я же знаю Алексея со школы. Между прочим, в твоем возрасте, я была в него влюблена. Целых две четверти. У него прическа была, как у Битлов и рост… Но главное, Лешка был, как тебе сказать, надежный.

– Вот! – сказал Жека злорадно. – Ты веришь своему школьному товарищу безо всяких объяснений! А он сразу же допустил, что я могу быть подонком, хотя тоже знает меня с первого класса. Это настоящая подстава. Потому что я ему никогда не врал. Ну, если только по мелочи. Сосиски в карман маминой шубы прятал, а говорил, что съел. И еще что- то вроде этого. Так может он так плотно меня опекал просто из страха, что в моей ДЭ- ЭН- КА сидит какой- нибудь не такой ген? Ну, чтобы пресечь это на корню. И, как видишь, не напрасно: инспекторша обнаружила во мне ген подлости!

Регина слушала с Женьку с каменным лицом и твердила про себя: «Это только ребенок! Это просто обиженный мальчишка! Надо молчать! Нет, не могу больше слушать! Так и треснула бы его, чтобы пришел в себя! Но что- то же надо сказать! Господи, как отец Михаил учил: «…просто, правильно, разумно… чтобы никого не осудить и всем принести пользу…» Нет! «Содействовать ко благу…». Не память, а дырка от бублика! Вот возьму и заору не по христиански: «Щас как дам больно!».

Но, когда Женька, наконец, замолчал, произнесла вовсе не это:

– Жека, – сказала она томно, – ты же знаешь, что я натуральная блондинка. Эти твои гены и то, что ты на три буквы называл вроде «Кода Да Винчи», – до моего сознания все равно не доходит. И, вообще, мне пора маску питательную делать и спать укладываться. Тут еще прыщ какой- то под глазом наметился. Такой неухоженной мордой я завтра всех клиенток распугаю. А между прочим, на моей репутации весь наш салон держится. Выпусти пар и идем ужинать.

Женька, распаленный своими откровениями, от неожиданности широко раскрыл глаза, потом хмыкнул и покачал головой. Точь- в- точь, как это обычно делал Нелинов, если Регина в середине разговора неожиданной репликой обнаруживала, что мысли ее уже далеки от предмета обсуждения. Рина отметила это сходство и похвалила себя за находчивость.

Спать оба легли в одно время, но долго не засыпали. Регина спокойно лежала, стараясь не поворачивать голову на небольшой ортопедической подушке. Женька весь извертелся на коротком диванчике, не столько от неудобной позы, сколько от неприятных мыслей. И Крюкова пожалела, что не нашла способа впихнуть в него какое- нибудь успокоительное. Сама она вытрясла в фужер для шампанского пол флакона валокордина, но это не помогало. И она начинала думать, что первая фаза сна застанет ее на рабочем месте. Но, когда старинные настенные часы пробили два раза, оба уже спали.

Регина лежала на спине, как жертвенные японки, не позволяющие исказить свои черты ни улыбкой, ни гримасой горя даже под покровом ночи. И лицо ее, днем такое подвижное и полное очаровательного лукавства, вдруг стало маской печали и усталости, которая накапливается в одиноких женщинах, когда им уже за сорок.

Женька даже во сне ворочался, что- то бессвязно бормотал, размахивал руками и задел книгу с экзотичным названием «Алхимик», забытую Региной на стуле рядом с диваном. Книга упала на пол, ворчливо шелестя листами. Зябкий свет неонового фонаря, дотянувшийся до второго этажа безликой блочной коробки спального района, отразился от латунного маятника старинных настенных часов и осветил на книжной странице несколько строк:

«В конце всё обязательно должно быть хорошо. Если что– то плохо – значит это ещё не конец».

В этот же час на другом конце Большого Города задремал, наконец, и Нелинов, уткнувшись лицом в подушку. И Вероника, по- детски подложив под щеку ладошки, несколько раз коротко вздохнула в тревожном забытьи.

И хотя сны у всех были разные, и Женька, и Алексей Иванович, и Вероника устремлялись в них по звездовороту времени назад, к тем дням, когда чувство, которое «долго терпит, не ищет своего, все переносит и всего надеется», прочно скрепляло нити их судеб. И не было у них причин для тревог за общее будущее.

« Назад ПО РЕКЕ ВРЕМЕНИ…»

« …Не веря переменчивой судьбе,

А только часу, что еще не прожит,

Я говорил: «Любовь моя к тебе

Так велика, что больше быть не может!»

Сонеты. Уильям Шекспир.

Вероника услышала, как недовольно проскрипела свое приветствие хозяину дома новая железная дверь и обрадовано распахнулась старая – с полуслепым глазком и истертой мягкой обивкой. Услышала, но не сдвинулась с места, только рука с томиком стихов безвольно опустилась на диван.

Алексей Иванович Нелинов поставил кейс на крышку шкафчика для обуви, аккуратно повесил на плечики замшевую куртку, снял недавно приобретенные в Праге добротные полуботинки, вынул из внутреннего кармана расческу и стал приводить в порядок намокшие под дождем и потому потемневшие густые русые волосы.

Большое зеркало, разделяющее старинную вешалку из темного дерева на два крыла, было мутным с радужными разводами и сколами по краям, напоминающим створки раскрытых мидий. Но Вероника просила не заменять его новым. Зеркало нравилось ей именно таким, безразличным к настоящему, но хранящим в своей многослойной глубине отражение безымянного прошлого, следы чьих- то улыбок, слез и раздумий. В серебряных отражениях больших новых зеркал она боялась не узнать себя прежнюю. Вероника всегда храбро сражалась с физической болью, но с той, от которой страдала ее душа, справлялась с трудом. И все- таки она отважно стремилась к выздоровлению. Нелинов понимал это и ждал. Он был счастлив, когда видел в глазах Вероники любое желание, устремленное в будущее. Потому что многие ее желания десять лет назад улетели в теплые края прошлого стаей перелетных птиц, а возвращались медленно, поодиночке.