Марина Москвина
Золотой воскресник
© Москвина М.Л.
© Тишков Л.А., иллюстрации
© Бондаренко А.Л., художественное оформление
© ООО “Издательство АСТ”
Главный редактор Елена Шубина
Художник Андрей Бондаренко
Иллюстрации Леонида Тишкова. В оформлении переплета использована акварель “Ночной прохожий и женщина-птица” (2022)
Упомянутые в книге Дмитрий Быков и Виктор Шендерович в соответствии с российским законодательством признаны иностранными агентами или лицами, выполняющими функции иностранного агента.
* * *
Их было много, и каждый говорил о своем
Однажды, путешествуя по Японии, я встретила норвежца, бродившего от селения к селению в горах острова Хонсю. Звали его Стол Стенсли. Профессор художественной школы в Осло, он вел там занятия по саунд-арту – искусству, которое вместо кистей и красок использует звуковые вибрации. Мелодии речи, тембры, голосовые оттенки, интонации были красками на его палитре.
Профессор Стенсли записывал японцев, чтобы построить инсталляцию в форме карты тех мест, где он побывал. Через какое-то время в музее Итихары я увидела его творение The Ichihara Touch Tales. Это был рельеф горной местности с точно обозначенными населенными пунктами. Когда ты подносил руку к одному из них, включались динамики, и в зале начинали звучать голоса жителей этого городка или деревеньки. Они рассказывали о себе, о своей любви, о местечке, где родились и живут.
Зрители простирали ладони над этой маленькой землей и слушали живые голоса ее невидимых обитателей. Их было много, и каждый говорил о своем, вливаясь в грандиозный человеческий хор, объединяющий всех нас, живущих по разным уголкам Вселенной.
Какие же легкие – легкие
Жил на свете суфийский мистик, звали его Абдулла. Однажды его спросили, почему он всегда веселый? Тот ответил: “Когда-то я был таким же печальным, как ты, и вдруг меня осенило: это мой выбор, моя жизнь! С тех пор каждое утро, просыпаясь, я спрашиваю себя: «Абдулла, настал еще один день. Чего ты хочешь? Страдания? Блаженства? Что ты выберешь сегодня?» И всегда так получается почему-то – что я выбираю блаженство…”
* * *
– И напиши обо всех с юмором, – сказал художник Леонид Тишков.
– Но многих уже нет…
– Тогда напиши с юмором о тех, которые, как нам кажется, есть, хотя их нет, и – без юмора – о тех, которых, как нам кажется, нет, хотя они есть.
* * *
– Я имела неосторожность, – сказала мне Дина Рубина, – вывалить все свои байки, которые я накопила за целую жизнь, в книжку “Больно, когда смеюсь”. Теперь на выступлениях я вынуждена просто читать свои рассказы, потому что все уже всё знают и читали.
– Так, значит, не надо этого делать? – спрашиваю. – А я как раз именно этим сейчас и занимаюсь: вываливаю все свои байки…
– И правильно делаешь! – горячо воскликнула Дина. – Публика это обожает!
* * *
Пять раз пришлось мне сдавать на факультете журналистики “Божественную комедию” строгой Ванниковой – и всякий раз, пытаясь классифицировать круги ада, я приводила ей слова великого Данте Алигьери о любви, что движет солнца и светила, а заодно и строки Шиллера о божественной радости, чья власть связует свято все, что ныне врозь живет… Пока на пятый раз она мне не сказала:
– Москвина, если я еще раз услышу от вас о любви, что движет солнца и светила, я напишу докладную Засурскому.
* * *
Мои родители долго собирались, наконец, засели за письмо друзьям в Париж, чу́дным старикам Клоди и Андре Файен.
– “Здравствуйте, Клоди и Андре!..” – начал Лев.
– А Андре-то жив? – засомневалась Люся. – Что-то он болел последнее время…
– Но ведь нет сведений, что он умер…
– Ага, тогда так, – сказала Люся. – “Здравствуйте, Клоди и Андре, если ты жив…”
* * *
Юрий Никулин дружил с моим дедом Степаном Захаровым, в поселке Кратово он частенько заходил в гости вечерами гонять чаи (и не только чаи!). Степан был большой хохмач и шутил напропалую над всеми, невзирая на лица. Рыжий, конопатый, хромой, сам себя дед называл мордоворотом. “Я иду, а на меня все морды воротят”, – с гордостью говорил он.
* * *
Увидев нас с маленьким Серёгой в цирке на Цветном (зашли к нему в кабинет по старой дедовой дружбе) – Юрий Никулин воскликнул:
– Значит, ты, рыжик, правнук Степана Степаныча? Вижу породу! Это ж мировой был мужик! А выпить любил!
И мне – доверительно:
– В нем есть что-то наше, клоунское, если что – позвони, я составлю протекцию…
* * *
Юрий Никулин подарил нам свою фотографию и подписал: “Марине и Серёже на добрую память”.
Да еще нарисовал автопортрет!
А чтобы Лёне Тишкову было не обидно, я по дороге домой шариковой ручкой вписала “и Лёне” – никулинским почерком…
* * *
В Доме творчества, обдумывая финал своей пьесы про летающего крокодила, решила посоветоваться с поэтом Григорием Кружковым.
– Он должен чем-то пожертвовать, чтобы взлететь. Возможно, своим хвостом, – сказала я.
– Ни в коем случае, – ответил Гриша. – Довольно того, что он пожертвовал своим реноме…
* * *
– Как бы мне найти слова, – спросила я у Кружкова, – чтобы не сказать ничего определенного?
– Если ты хочешь ничего не сказать, – ответил Гриша, – то лучше тебя этого никто не сделает.
* * *
В Сургуте, выступая в детском доме, показала ребятам фотографию гигантского Будды в Камакуре.
– Кто это?
Молчание.
Вдруг одна крошечная девочка в последнем ряду еле слышно сказала:
– Это Будда.
– Почему ты так решила?
– Сама не знаю, – ответила она.
* * *
Летим в Прагу на книжную ярмарку. В аэропорту Домодедово в кофейне сидит Андрей Георгиевич Битов. Я устроилась поодаль и наблюдаю, как он бросил сумку на полу возле столика – у него был кожаный портфель на длинном ремешке, видавший виды, – и ушел в книжный магазин, купил несколько толстых книг и минут через двадцать вернулся. В аэропорту! Это показалось мне величайшим актом доверия человечеству.
* * *
Художник Тишков – расцветающему бутону:
– Вот ты из нас единственный, кто знает, чем занимается…
* * *
В Доме творчества в кои-то веки вышел на ужин сосед по столу, художник.
– Неделю, – говорит, – из номера не выходил – рисовал. Ел пряники, селедку. А тут все запасы кончились, даже хлеб.
– А что вы рисовали?
– Я? Портреты.
– Маслом?
– Зачем? Карандашом. Красками рисуют те, кто карандашом не умеет рисовать.
– А чьи портреты?
– С фотографий.
Дальше я не стала спрашивать.
* * *
– У меня племянник в деревне живет, – он мне рассказывал. – Ест один раз в день. В пять встает, в шесть ест суп. Там у него все, в этом супе: рис, морковка, пшено, зелень, курица. Поест один раз – до следующего дня хватает. Вот с кого пример надо брать. Восемьдесят лет – ни одной болячки. Здоровье лучше, чем у меня в шестьдесят. И – ни одного седого волоса.
Меня удивило, что племянник старше своего дяди на двадцать лет, но я и тут не стала задавать лишних вопросов.
* * *
В ДК “Москворечье” на джазовом концерте, где импровизировал Курёхин, бил в барабаны Тарасов, дул в диджериду, мундштук валторны и флюгельгорна Аркадий Шилклопер, пел Старостин и на двух саксофонах разом играл Чекасин, я впервые увидела композитора Михаила Альперина. Он вышел – чернобородый, в соломенном шлеме, зеленых носках, красной рубашке. Кто-то крикнул:
