Дед пролежал весь день, не имея сил и желания выбираться. Он был уверен, что его убьют, как остальных если найдут. К вечеру следующего дня, он пришел в себя, от того, что кто-то лил ему в рот воду. Открыв глаза, дед увидел человека, мужчину средних лет в странной одежде. Он не сразу понял, что она странная, внешне была похожа на маскировочный комбинезон с широким воротником. В руке этот мужчина держал пластиковую бутылку и из нее лил деду на лицо, тогда дед назвал ее «мягкое стекло» и лишь потом уже после войны он узнал пластиковую прозрачную бутылку, какие появились в магазинах в семидесятые годы. Напоивший его закрыл бутылку и спрятал за спину. Потом он забрал из кобуры деда вальтер, проверил обойму, и сказал по-немецки: «Макс фон Вернер, лейтенант батальона саперов, чтобы тебя демобилизовали с легким ранением в ногу. Я еще прострелю твою левую руку и помогу тебе доползти до деревни Мелеча. Я бы не советовал говорить об этом. После войны ты передашь привет от меня, Владимира, своему внуку Карлу. Ты это запомнишь?». Дед ответил – Да. Он был в шоке. Этот Владимир погрузил деда в кюбельваген16, на котором саперы привозили свои инструменты в Починок, выгрузил на середине дороги, приказав: Kriechen! – Ползи! И выстрелил ему в левую руку, повредив плечевую кость. Пистолет он разрядил и вернул в кобуру деда.

Утром Макса Вернера в бессознательном состоянии нашел патруль из Мелечи и донес до госпиталя. Так как этот Владимир не запретил ему доложить о захвате деревни и лагеря, дед, когда смог, написал подробный рапорт. Он написал и про летающие устройства. Потом он мне сказал, что вспоминая этого Владимира он был уверен, что звук у него шел не изо рта, а из его воротника и в словах было что-то странное, немцы так никогда бы не говорили. Я теперь полагаю, что это был машинный перевод, а голос синтезированный. Деду моему было двадцать лет, он не был женат и не имел детей… но этот Вольдемар знал, что я буду рожден и меня назовут Карлом.

Пока дед лежал в госпитале и ждал эвакуации, он слышал, что Починок оказался в руках партизан. Командование собиралось штурмовать деревню двумя ротами танков. Но не успели, через две недели после светопреставления случилась чудовищная диверсия: были подорваны больше двадцати танков Т2, Т3 и броневиков, кроме этого сами собой взорвались приготовленные к отправке на передовую линию крупнокалиберные мортиры, несколько складов с боеприпасами, а также несколько самолетов, стоявших на ремонте. Деда отправили транспортным самолетом в Псков, и там, в госпитале он услышал от других раненых, что партизаны Бати ночами вырезали солдат вермахта целыми батальонами, оставляя одного живого с посланием, что за каждого убитого солдата красной армии будет убито десять немецких солдат, а за каждого гражданского – сто. Я выяснял потом, что вермахт пять раз пытался штурмовать Починок, но тот был превращен в крепость, а при попытке разбомбить – вылетел тот самый вагон, в котором были установлены Флак 38, с каждого борта этого ящика били четыре ствола. Они за один бой уничтожили, по-моему, девять самолетов.

Карл замолчал и принялся пить остывший чай.

Я осмысливал рассказанное. Старик пытался ни чем не выдать волнения, говорить как можно спокойнее, равнодушнее, но ему это плохо удавалось. Впрочем, как и мне его слушать. Больше ста лет прошло после войны, но она не отпускает никого, кто хоть краешком своей семьи имел к ней отношение, кто побывал в тех местах, где она прокатилась своим катком. Война – жестокая штука. Пытался ли Карл как-то оправдать немецких солдат, подчеркивая, какими жестокими были партизаны. Но мы с ним понимали, что их отношение было возмездием, причем справедливым. Но это мы сейчас понимаем, а тогда многих вещей в СССР не знали, как не знали о том, что происходило в концлагерях с заключенными военными и гражданскими. Как выкачивали из детей кровь в концлагерях, а потом, отступая, уничтожали всех и взрослых и детей. И получается, что Батя все это знал, потому и тактику такую выбрал – бескомпромиссную. Карл ни разу прямым текстом не сообщил, что в июль сорок второго занесло какую-то группу людей из нашего времени. Осталось найти ответы: кто эти люди? И как их занесло в прошлое?

У нас есть зацепка – двигатель от дрона из нашего времени, откопанный в две тысячи седьмом году, когда фирмы, его создавшей, еще не существовало.

Можно взять эту находку, притащить лесопромышленнику Збруеву и спросить, как он объяснит этот факт? Можно отдать мотор на экспертизу и доказать, что изменения в нем соответствуют столетнему лежанию в земле. А дальше что? Допустим, что люди, ставшие костяком отряда Бати, тоже из нашего времени, и все они относятся к Збруеву, раз уж у них оказалась машина из Збруевского парка. Но если они еще не попали в прошлое, то о чем с ними разговаривать? Когда собираетесь нырнуть на сто лет тому назад, ребята? Ведь, судя по мотору, дрон там и остался.

Карл отдохнул, он смотрел в мою сторону, но словно мимо.

– Зорин, вы не думайте, что я пытаюсь оправдать моего деда. Он, как я помню, до самой смерти был антифашистом. Тот случай его вывернул наизнанку, его душу. Он мне говорил: Мы заслужили жестокое отношение, но они (он говорил о русских) великодушны и добры. Я не осуждаю их жестокости тогда, в лагере. Он меня заставил учить русский язык, сам выучил и говорил мне: когда сможешь – переселись в Россию, это Великая страна. Не только размерами – широтой души ее народа.

Я понял, что мне пора уходить и вспоминал, что еще нужно спросить, потому что интуитивно понимал – эта встреча может стать последней. У старого немца явно тяжелая форма сердечной недостаточности, Зуд за два метра слышит хрипы в нижних отделах легких, а Карл еще поллитровую чашку чая выпил. Что еще его спросить напоследок?

– Скажите, Карл, ваш дед этого Вольдемара как-то описал, кроме его одежды?

– Да, он высокий, светлые длиные волосы, глаза синие, лицо овальное, загорелое, широкие плечи. В нем чувствуется огромная физическая сила. Дед сказал, что этот человек его поднимал одной рукой за ремень, как куль, когда заносил в машину. И еще, этот человек точно знал, где спрятался дед. Судя по прическе, он не был кадровым военным. И еще, дед говорил, что от этого человека исходила какая-то невероятная сила и уверенность. Er hatte Spaß – ему было весело. Понимаете? Весело во время войны!? Я уверен, что там были люди из нашего времени. И они имеют отношение к Павлу Збруеву из Залучья. Вот, теперь вы знаете, но что вы будете делать с этим знанием?

Я пожал плечами. Согласен со стариком. Но хотелось еще что-нибудь услышать. Не могу не признаться, что рассказ о том, как несколько наших партизан перебили втихую батальон, не считая роты охраны концлагеря… это грело душу.

– Скажите, Карл, а что вы еще искали, после переезда сюда? Вы же каждое лето выбирались на раскопки, и Коротич бывал с вами, уже в тридцатые годы. Так?

– Дед тоже пытался разузнать подробности о тех партизанах и после войны искал сослуживцев, прошедших Демянский ад. От них он слышал, что якобы осенью в воздушном бою удалось сбить этот летающий вагон, и он упал, где-то в лесу недалеко от реки. Если я правильно понял, партизаны тщательно уничтожили его остатки, кроме вот этого мотора, который отвалился, видимо в воздухе и упал в болото, где мы его и отыскали.

Я видел, что старик устал. Он тяжело дышал.

Мне пора уходить. Заехать к Збруеву? Дам задание Зуду собрать досье на этого предпринимателя. Сейчас к нему ехать бессмысленно, если только познакомиться с ним. Нет, это лучше сделать как бы случайно и на нейтральной территории.

– Я могу забрать эти фотографии? – спросил я, прежде чем уйти.

– Берите, у меня есть еще. Если понадобятся файлы, Светлана знает, где лежит карта памяти, – он закашлялся, – налейте мне немного виски, – попросил Карл, – там, в буфете бутылка и стаканы, а в холодильнике – лёд. Мне после него легче дышится.

Это понятно, у него на треть в легких вода, которая пенится, а спирт эту пену осаждает и открывается дополнительная площадь поверхности для газообмена. Я выполнил его просьбу, налив на донышко, миллилитров пятнадцать. Этого достаточно.