Приёмная адвоката Косторецкого выглядела пафосно и претенциозно: дубовая мебель, два застеклённых шкафа под потолок, забитые дорогими изданиями сборников законов и юридических справочников, совсем неплохая репродукция «Триумф Правосудия» Метсю26 в тяжёлой золочёной раме и помпезные напольные часы «Гравелл и Толкин» в футляре из красного дерева. В общем, обстановка красноречиво свидетельствовала о том, что М. С. Косторецкий был настолько сведущ в коммерческих и семейных делах, что гонорары за его услуги оказывались исключительно высоки. Однако тот факт, что контора его располагалась не на презентабельной Сретенке, а в скромной Бутырской слободе, наводило на мысль, что величина этих гонораров определялась не только компетенцией адвоката, но и отсутствием у него чрезмерных моральных принципов и брезгливости в вопросах подбора клиентуры.

В этой обстановке деловой роскоши Дмитрий Николаевич сразу вспомнил, что одет как огородное пугало. «Ей Богу, эти клетчатые брюки так ужасны, что, останься я в одних кальсонах, и то чувствовал бы себя менее нелепо!» – подумалось ему, и лишь только эта мысль пронеслась в его мозгу, он сам удивился тому, что в своём положении способен переживать из-за изъянов своего внешнего вида. Впрочем, долго рассуждать о странностях человеческого мышления ему не пришлось.

В приёмную пружинистой походкой вошел сухопарый человек лет пятидесяти с бритой налысо головой, хмурыми густыми бровями и внушительными кавалеристскими усами. Одет он был в простой армейский защитного цвета френч без погон и других знаков отличия, добротные форменные брюки и начищенные до блеска офицерские сапоги.

Не взглянув на Руднева, он жестом приказал одному из двух интеллигентных молодых людей с маузерами придвинуть пленнику стул. Приказ был тут же исполнен, и Дмитрия Николаевича грубо пихнули на обтянутый дорогой кожей ампирный шедевр мебельного искусства. Вошедший тем временем занял место за необъятным адвокатским столом.

– Вы знаете бывшего коллежского советника Анатолия Витальевича Терентьева? – подняв на Руднева тяжелый взгляд, без предисловий спросил человек во френче.

Сердце Дмитрия Николаевича захолонуло. Неужели бывший коллежский советник вместо Киева или Парижа угадил в чекистские застенки?!

Руднев решил, что станет молчать и от всего отпираться. Если Терентьев схвачен, и их обоих подозревают в контрреволюционной деятельности, им всё равно не избежать расстрела, как бы он не пытался оправдываться и доказывать свою невиновность. Но если всё не так однозначно – а в пользу этой зыбкой возможности говорил выбор странного места для допроса – и шанс на жизнь, путь даже и у кого-то одного, всё-таки есть, не стоит произносить лишних слов, любое из которых может быть истолковано против них.

– Знаю. Но, простите, с кем я говорю?

– Не имеет значения, – отрезал его собеседник. – Что вас связывает с Терентьевым?

Руднев молчал. Интеллигентный молодой человек совсем неинтеллигентно ткнул ему маузером в затылок.

– Отвечайте! – приказал он.

– Я не стану отвечать неизвестно кому! – упёрся Дмитрий Николаевич. – Если вы из ЧК, то почему привезли меня сюда, а не на Лубянку? Если нет, представитесь и мандат предъявите.

Мохнатые брови человека во френче слегка приподнялись.

– А вам, гражданин Руднев, не всё равно, кто вас расстреляет? – спросил он.

– Если это единственная моя перспектива, то разговор окончен. Можете стрелять, – равнодушно ответил Дмитрий Николаевич и демонстративно принялся разглядывать копию Метсю.

Интеллигентный молодой человек с размаху ударил его в солнечное сплетение, а когда Руднев переломился от боли, приложил его по шее так, что Дмитрий Николаевич оказался на полу в полубессознательном состоянии.

– Поднимите! – услышал он сквозь шум в ушах.

Его подхватили под руки, швырнули на стул и плеснули в лицо водой.

– Смерть ещё надо заслужить, – процедил вышедший из-за стола и склонившийся над арестованным усатый начальник.

Его лицо оказалось так близко, что Дмитрий Николаевич смог различить паутину морщин вокруг глаз, бьющуюся на виске жилку и запах крепкого табака.

Человек во френче схватил Руднева за волосы и запрокинул ему голову.

– Что это? – рявкнул он, потрясая у лица Дмитрия Николаевича той самой тетрадью с досье на наемного убийцу, которую Руднев хотел отдать Савушкину, и которую сыскные изъяли у него при задержании. – Откуда это у вас?

– Я не стану с вами говорить, – упрямо повторил Руднев.

Он снова оказался на полу, и теперь похожие на земских учителей молодые люди пинали его ногами.

«В голову и в живот не бьют, и по почкам тоже, значит, убивать и калечить пока не хотят, – отметил он сквозь марево боли. – Им что-то от меня нужно… Знать бы, что… И что с Терентьевым… Нужно чтобы они проговорились… Нужно потянуть время…»

По приказу усатого избиение прекратилось. Руднева подняли и вновь усадили на стул. Человек во френче стоял перед ним, перекатываясь с пятки на носок, и выжидал, когда арестованный в достаточной степени придёт в себя.

– Вас будут бить до тех пор, пока вы не заговорите, – объявил он, убедившись, что Дмитрий Николаевич способен воспринимать его слова. – Если этого окажется недостаточно, я прикажу пытать вас более жестоко.

Руднев решил, что пора дать слабину.

– Что вы от меня хотите? – еле слышно проговорил он.

– Я хочу знать, кто заказал вам и Терентьеву нанять этого человека и для какой цели? – усатый снова помахал перед носом Руднева пресловутой тетрадью.

Поворот оказался для Дмитрия Николаевича неожиданным. Менее всего он предполагал, что ему предъявят обвинение в посредничестве между неким заказчиком преступления и преступником.

– Мы никого не нанимали, – помотал головой Руднев. – Это просто досье из архива Анатолия Витальевича.

– Почему оно было при вас?

А вот на это вопрос Дмитрий Николаевич не знал, как ответить, чтобы не подставить ещё и Савушкина.

– Кому вы должны были его передать? – не дождавшись ответа, снова стал задавать вопросы человек во френче. – Тому человеку в Балихинском доме? Кто он? Почему вы его убили?

– Я никого не убивал. И никому ничего не должен был передавать. Я случайно оказался в том доме, – простонал Руднев, понимая, что сейчас его снова начнут бить.

Но начальник жестом остановил своих интеллигентных костоломов.

Он рванул Дмитрия Николаевича за шиворот, подтащил к столу, положил перед ним лист бумаги и сунул в руку карандаш.

– Нарисуйте его! – приказал он.

– Кого? – не понял Руднев.

– Его! – человек во френче шваркнул по столу тетрадью. – Как он выглядит?

– Я не знаю! – ответил Дмитрий Николаевич.

У него мелькнула безумная мысль, что карандаш достаточно остёр для того, чтобы приставить его к горлу усатого, и, прикрываясь заложником, попробовать бежать. Но мысль эта очевидно посетила не только его, поскольку, не успел он её додумать, как почувствовал приставленное к затылку дуло.

– Я не знаю, как выглядит преступник из этого досье, – повторил Руднев, откладывая карандаш. – Я никогда его не видел.

– Действуйте, – процедил человек во френче обращаясь к заплечных дел мастерам.

Дмитрия Николаевича успели ударить лишь пару раз, и тут в дверь кабинета без стука вбежал Балыба.

– Кто вам позволил войти?! – рявкнул усатый, взмахом руки прерывая экзекуцию.

Не обращая внимания на окрик, Балыба подошёл к начальнику и что-то прошептал ему на ухо. Тот заметно вздрогнул и уставился на Руднева с каким-то странным выражением, в которым мешались ненависть и опасливость.

– В Бутырку его, – проговорил он, цедя слова через оскаленные зубы. – И намекните там, что это полицейский прихлебатель.

– Пшёл, сука! – прошипел тюремщик и впихнул Дмитрия Николаевича в камеру.

За спиной Руднева лязгнул засов и хлопнула дверца смотрового оконца.