– Во имя древесного трутовика, да ведь тогда вы должны были видеть все, что доступно глазу, – возразил дерзкий голос. – Особенно если взобраться на самую высокую башню Оррипарка. Если, конечно, лестница еще не обрушилась.

Это заговорил Томс, молодой квендель из Краппа. Гости встретили его резкие слова смехом, а поспешное объяснение кучера, мол, в это время они находились не дома, а в Болиголовье и потому видели только окрестности Восьми Воронов, неизбежно утонуло в шуме. Несмотря на шутки, сопровождаемые строгими взглядами Резеды Биркенпорлинг, один за другим стали подниматься квендели с новыми рассказами.

Оказалось, что почти по всему Холмогорью переживали страшное и видели всякие ужасы в Волчью ночь, особенно к северо-западу, где некоторые жители Вороньей деревни и Квенделина тоже наблюдали за полетом волков по затянутому облаками небу. Чем ближе к Сумрачному лесу обитали рассказчики, тем ужаснее казались истории, словно мрачный лес был черным сердцем зла, распространившим яд по окрестностям. Конечно, если считать, что все эти истории о туманных дырах, клубах тумана и выкорчеванных деревьях вообще стоили доверия. Споры шли еще некоторое время с переменным успехом, однако перевес оставался на стороне тех, кто винил в случившемся исключительно плохую погоду. Что касается причудливых описаний Одилия и старого Райцкера, они казались, скорее, выдумками стареющих бородачей, и неважно, поддерживают их Гортензия Самтфус-Кремплинг и заслуживающий доверия Биттерлинг или нет.

Разговоры все не кончались, а Бульрих Шаттенбарт, к большому сожалению собравшихся, так и не появлялся. Постепенно, однако, гости начали уставать от ужасных историй, и возможность выслушать того, кто оказался в самом сердце Сумрачного леса, перестала быть столь заманчивой. Некоторые принялись высматривать Лорхеля Зайтлинга, чтобы узнать, не собирается ли трактирщик устроить перерыв на ужин. Наконец, вперед выступил мельник.

– Дорогие друзья, я нередко истолковывал для вас знамения и, как правило, говорил, что все будет не так уж плохо. Надеюсь, я давал вам не слишком много ложных обещаний, когда вы приходили на мельницу со своими тревогами и заботами, – проговорил Уилфрид фон ден Штайнен. Долгие рассказы о Волчьей Ночи он слушал молча, прислонившись к стене возле одной из оконных ниш, задумчиво покуривая трубку. – Многие из вас знают, что со скамейки перед мельницей виден широкий луг, простирающийся до самой Холодной реки; я часто сижу там, когда ярко светит луна и рисует бликами серебристую дорожку на воде. С тех пор как небо затянули тучи, закрыв для нас утешительные звезды, я слушаю звуки ночи в полной темноте. Порой над рекой и прудами Фишбурга стелется туман, осенью часто так бывает, сами понимаете, но иногда в белых клубах что-то блестит, будто мерцают светлячки. И в такие минуты у меня возникает странное чувство, что я не один. И я точно знаю, что никого из квенделей рядом нет. Знаю также и то, что мы обязаны очень серьезно отнестись к этим предзнаменованиям: если отмахнемся, опасность нас не минует.

Он замолчал и вновь окутался табачным дымом, а поскольку слова мельника всегда имели вес, никто не осмеливался возразить или пошутить.

– Полагаю, на сегодня мы услышали достаточно, – сказал старик Пфиффер, от которого не укрылось всеобщее растущее беспокойство. – Совершенно ясно одно: что-то происходит, и мы должны быть осторожны. Границы потустороннего мира истончаются, становятся все более хрупкими – вот что означает мерцающий туман. Есть несколько дней в году, когда эти рубежи можно пересечь, и один из самых важных таких дней наступит совсем скоро.

– И что же это значит? – спросил, поднимаясь с места, Лоренц Парасоль. Он с важным видом огляделся по сторонам, а затем посмотрел на Одилия. Лоренцу давно пора было взять дело в свои руки, а не оставлять его на попечение этих болтунов или Резеды. Она вот уже три с половиной года метила на место Парасоля, с самого дня смерти мужа, Базиля, который возглавлял совет устроителей до него.

– Это значит, что в нынешнем году в день Праздника Масок в Баумельбурге нам лучше остаться дома, запереть двери и окна и сидеть перед камином, не давая огню погаснуть до рассвета, – ответил Бозо Райцкер, рыча, как старый медведь.

К такому никто не был готов, и дара речи лишился не только Лоренц Парасоль. Резеда рядом с ним вскочила словно ужаленная.

– Засохни все трюфели светлых лесов! – прошипела она и с такой силой ударила по столу полупустой кружкой с ягодной настойкой, что ручка ее отломилась, а Лоренц в ужасе вздрогнул. – Елки-поганки и черные мухоморы! – Пронзительный и полный гнева вопль Резеды пронесся по большому залу.

Страшные проклятия заглушили вопросы сбитых с толку квенделей, кое-где послышались насмешливые восклицания. Все разволновались, заговорили куда громче прежнего, не обращая внимания на то, что в общем гомоне невозможно было разобрать ни слова. Вскоре баумельбуржцы принялись обвинять жителей других деревень в том, что те учат их жизни.

– Отменить наш главный праздник – это все равно что срубить липу у великой реки! – гремел широкоплечий квендель позади Лоренца и Резеды.

Хозяин трактира перепугался, потому что узнал в крикуне Трутца Визельмана, егеря и по совместительству плотника из Жаворонковой рощи, что к югу от Баумельбурга. Такого шума в «Старой липе» еще не бывало, и возмущение все продолжало нарастать. Большой палец Лорхеля уже давно не просто чесался, а болел, и все же трактирщик никак не ожидал, что кто-то так откровенно посягнет на самый значимый для всего Холмогорья праздник. Что может быть хуже, чем вот так взять и отменить самый прекрасный Праздник Масок, древнюю традицию, которая передавалась из рода в род?!

В огне под фреской с липой что-то зашипело. Раздался громкий треск, и яркие вспышки взметнулись до самого потолка, который осветило снопом искр. Гости в ужасе закричали, многие бросились прятаться под столы. Стулья с грохотом падали, стаканы и кружки разбивались об пол. Лорхель Зайтлинг с несколькими слугами укрылся за барной стойкой, Хульда заслонила собой Бедду, а из ниши у окна, где под двумя подушками пытался спрятаться толстяк Речерлинг, донеслись громкие стенания. Не испугались только гости из Квенделина.

За плечами Себастьяна Эйхен-Райцкера, который стремительно отвернулся от камина, взметнулся черный плащ, отчего хранитель моста на мгновение стал похож на большую летучую мышь. Он даже не потрудился спрятать мешочек, из которого высыпал в огонь щепотку черного порошка.

– Тише, тише, спокойнее! – непонятно кому сказал Себастьян, разгоняя одной рукой дым.

Последнее облачко марева рассеялось под потолком. Грациозно и бесшумно закружились, опадая, редкие хлопья пепла, и суматоха в зале постепенно утихла, уступая место тишине.

Поскольку многие подсвечники в беспорядке упали, свечи в них погасли. В полутьме ошеломленные гости начали понемногу приходить в себя. Они заняли свои места, поправили сбившуюся одежду и прически и попытались сообразить, что же такое произошло. Заговорить никто не решался, и в наступившей тишине слово взял хранитель моста.

Он поднялся на самую высокую из каменных ступеней у камина, и создалось впечатление, что до этого мгновения Себастьян прятался в тени и вышел только сейчас. Эту странность заметили сразу несколько квенделей, а огненные чары, только что наведенные им, показали многим, что хранитель моста из Запрутья обладает способностями, далеко выходящими за пределы возможностей обычного жителя Холмогорья.

– Слушайте меня, – коротко приказал Себастьян Эйхен-Райцкер и, ко всеобщему изумлению, спел отрывок неизвестной песни: