– Ой, прости, – искренне раскаялся племянник и бросил последний тоскливый взгляд во двор. Эппелина уже не было, во дворе остались только внушительного вида Бозо и его супруга Валли, столь же величественная. Карлман собрался пойти на кухню, чтобы заказать что-нибудь для Бульриха, но снова отвлекся.

Рядом с Бозо появился незнакомец, возвышавшийся над старым главой клана на целую голову, и это при том, что Бозо считался рослым по меркам квенделей. Неизвестный гость выглядел тощим и очень старым, но ничуть не сутулился, хотя и опирался на посох. У него были длинные седые волосы и такая же длинная борода, какую не носил больше никто в Холмогорье.

– Какой высокий, – пробормотал Бульрих, который к этому времени с трудом поднялся с кровати и подошел к окну.

– И все же он квендель, – отметил племянник, с любопытством разглядывавший примечательного гостя. – Хоть и довольно странный с виду. На любом карнавале он сорвал бы аплодисменты, ему даже наряжаться не обязательно.

– Карлман Шаттенбарт, ты такой же нахал, как твой рыжий приятель, – отчитал его дядя, явно забавляясь. – Перед тобой не кто иной, как почтенный Себастьян Эйхен-Райцкер из Запрутья, смотритель моста над Холодной рекой. Искренне советую тебе с ним поладить, ибо он в состоянии преподать тебе такой урок, какого ты не ожидаешь. Возьмет и наложит заклятие молчания и покоя, как тебе?

Карлман не поверил и решился на последний вопрос:

– Если он Эйхен-Райцкер, выходит, это родственник квенделинцев? Они с Бозо совсем не похожи.

– Родственник по материнской линии, – пояснил Бульрих. – Но наружностью пошел в отцовскую родню, из клана Штормовое Перо, мой юный друг.

Солнце, скрытое за тучами и туманом, уже давно село, и над трактиром «Старая липа» у Вороньей деревни, будто простерлись темные крылья, повисло напряженное затишье перед бурей. Квендели, собравшиеся под освященной временем мшистой крышей, готовились к важной встрече. Прибыли почти все, кого ждали издалека, были и такие, кто присоединился из чистого любопытства в надежде развеять скуку. Некоторые стояли у дверей в великолепный главный зал, где должно было состояться заседание совета, – очевидно, решили, что собрание уже началось. Их, прилегших вздремнуть с дороги, могла сбить с толку непроглядная темнота, которая сменила дневную пасмурность вскоре после чаепития, – гости, должно быть, изрядно удивились, когда, проснувшись, подумали, что уже поздний вечер и они всё пропустили.

– Клянусь святыми пустотелыми трюфелями, Энно, зима будет долгой и трудной, – сказал Йорк, опытный конюх, обращаясь к молодому квенделю, шагавшему рядом.

Он только недавно начал работать в конюшне при «Старой липе», а прежде трудился на ферме в Звездчатке. Конюхи накормили всех пони, а потом и то огромное чудище, напоминавшее лошадь, и теперь направлялись на кухню, где их наверняка ждал горячий суп. Оба очень устали, потому что, как и другие конюхи, с раннего утра встречали многочисленных гостей и распределяли их животных по конюшням, а повозки – по сараям.

Йорк бросил недовольный взгляд на вечно пасмурное небо. Похоже, звезд им и в эту ночь не увидать.

– Даже совы больше не ухают, – продолжил он, не дождавшись ответа. – Птицы давно понимают: что-то не так. Ты заметил, как тихо они ведут себя в этой мгле и как редко показываются? Даже куры не слезают с насеста и не разевают клювы. Если на следующий год весна будет поздней и такой же мрачной, как эта ранняя осень, нас ждут не лучшие дни. И чтобы понять это, мне не нужно никакое собрание. Достаточно держать глаза открытыми, а голову – ясной!

Младший конюх кивнул и что-то согласно пробормотал. Вмешиваться Энно ни во что не хотел, он, как и все в конюшне, знал, что Йорк злится оттого, что не заметил ничего подозрительного, чем мог бы поделиться на предстоящем совете. Нечего ему было рассказать ни о Волчьей ночи, которую он попросту проспал, ни о последующих днях и неделях, когда многие жители Холмогорья пережили необъяснимые события, что и намеревались обсудить всем миром.

Энно же собирался после ужина заглянуть в трактир. Он не хотел привлекать к себе внимания, но небо, которое вот уже несколько недель «провисало до колен», как говорили в Холмогорье, описывая сумрак при затуманенной луне, давило на него гораздо сильнее, чем он признавал. Впрочем, было еще кое-что. Вроде бы он что-то видел, но, поразмыслив, решил, что невероятное зрелище вполне могло ему и присниться.

Поэтому он промолчал, когда старый Одилий Пфиффер призвал высказаться всех, кто заметил что-то подозрительное или знает о таковом. Наступил вечер совета, и сама мысль о том, чтобы поведать об увиденном посреди толпы взволнованных квенделей, показалась Энно еще более неразумной. Сам того не желая, он чувствовал предстоящие изменения задолго до других конюхов – те только начинали подозревать, что погода ухудшится, что чей-то пони захворает или что вот-вот случится необычное, а он уже это знал. Поэтому некоторые в шутку советовали ему объединиться с мельником, который тоже умел предвидеть будущее. В эти дни Энно вовсе не хотелось смеяться, он думал о тягостной, беспросветной погоде и о том, что, возможно, видел.

Трактир перед Энно с Йорком сиял, словно очищенная от семян тыква, в которую поместили свечу, чтобы отгонять злых духов. Теплый свет лился во двор отовсюду, даже из самого маленького из окон – в эти мрачные дни он согревал души всех. Обычно, по традиции, сгущающейся темноте в деревнях радовались только свечных дел мастера, когда для квенделей наступало время постепенного прощания с летом. В трактире под липой у Вороньей деревни уже с полудня жарко пылали все лампы и свечи в подсвечниках; озаряли они и дворы, и конюшни, будто бросая вызов сумраку этих дней, высветляя все уголки старого здания.

Нигде, кроме как в знаменитом большом зале трактира, не могли собраться такие важные гости, ведь размерами и великолепной обстановкой он напоминал гостиную небольшого поместья. Этот зал всегда был главным в «Старой липе», поскольку у одной из длинных стен стоял легендарный каменный стол.

К нему вели две ступеньки, что объяснялось внушительной высотой столешницы, которая значительно превосходила рост обычного квенделя. В обшитой деревянными панелями стене напротив каменного стола размещались глубокие оконные ниши. По обеим сторонам от них располагались камины размером с дверь конюшни, с выложенными из кирпича очагами, возле которых приятно было посидеть холодными зимними днями.

На высоких стенах над каминными полками, уставленными медными кувшинами и фарфоровой посудой, сохранились фрески. Над левым камином был изображен великолепный охотничий отряд, скачущий через дикий лес с узловатыми деревьями. Считалось, что длинноногие всадники на мускулистых жеребцах принадлежат к Великому народу, и с этим изображением было связано множество преданий; по одной из легенд, охотники ехали именно через Сумрачный лес.

Фреска над правым камином изображала огромное дерево – несомненно, древнюю липу. На тщательно вырисованных ветвях висели щиты с неизвестными знаками отличия, возможно, гербами. Это походило на родословное древо, но все сведения о том, чей клан и когда заказал этот рисунок, были утеряны, как и гостевые книги, где записывались сведения о постояльцах в первые годы существования трактира. Поэтому Людгер Зайтлинг, прадед нынешнего хозяина, взял на себя смелость нанести на одну из нижних ветвей гербовый знак своей семьи. В конце концов, Зайтлинги по праву могли называть себя давними владельцами трактира неподалеку от Вороньей твердыни.