– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Саския.

Мрачный, подозрительный взгляд. Я тем временем выхожу из машины и встаю у нее на пути. Если развернется и попытается бежать, схвачу за ворот.

Краем глаза я слежу за тем, что происходит на улице, в окрестных домах и за темными палисадниками. Если кто-нибудь появится, мне придется спасаться бегством.

В такую погоду вряд ли кто-нибудь добровольно выйдет из дома. Разве собачники, их не остановит ни дождь, ни темнота. Но в этот вечер, как видно, даже собаки отказываются от прогулок. Все тихо. В окнах горит свет, и никому нет дела до того, что происходит снаружи.

– Ну… я пойду?

Саския дышит как загнанная собака. Это страх, я чую его запах. Саския не из тех, кто кричит или бьет по голени. Она слишком застенчива для этого. Слишком хорошо воспитана. Таких девушек учат хорошим манерам, и это имеет смысл, но только в своем кругу. То есть среди таких же, как они. Когда же такие девушки сталкиваются с настоящей жизнью, со всей ее неоднозначностью и жестокостью, в их распоряжении не оказывается ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия. Они беспомощны.

Вне сомнения, Саския твердо усвоила, что нельзя садиться в машину к незнакомому человеку. Но когда незнакомый человек встает перед ней на расстоянии вытянутой руки, когда она чувствует его решимость и то, что опасность неминуема… вся наука идет прахом. Возможно, ей говорили, что в таких случаях нужно бежать, но Саския инстинктивно чувствует, что это бесполезно.

По сути, она уже смирилась с тем, что проиграла.

Саския пытается меня обойти, но я тоже делаю шаг в сторону.

– Пожалуйста… – хнычет она.

– Садись в машину, – приказываю я.

Она начинает плакать.

Я хватаю Саскию за плечо, она не делает никаких защитных движений. Выходит, я не ошибаюсь на ее счет. Эта девушка всегда поступает так, как ей говорят. Дома это приносит дополнительные очки, ее любят, о ней заботятся. Родители всячески показывают ей, как они гордятся тем, что у них такая послушная дочь. При этом им не приходит в голову, что ребенок будет вести себя так всегда. В любой ситуации.

У меня крепкая хватка. Не болезненная, но крепкая. Даже если Саския закричит, я усажу ее в машину и уеду раньше, чем все эти люди в домах успеют подняться с кресел перед телевизорами, обуть тапочки и подойти к окну.

Но она не кричит. Я толкаю Саскию на пассажирское сиденье и пристегиваю ремень безопасности. У нее бежевые колготки, коричневые сапоги. Под пальто – ткань с цветочным рисунком. Похоже, вельветовое платье. Саския еще не в том возрасте, когда носят рваные джинсы, топы выше пупа и обильно мажут лицо косметикой. Не имею ничего против таких девушек, но на той стадии развития, на которой находится Саския, они более послушны. Податливы.

Дверца пассажирского сиденья оборудована замком от детей. Саския не сможет выскочить из машины где-нибудь на светофоре и попросить помощи у случайного прохожего. Ни малейшего шанса. Все, что ей остается, тихо плакать, что она и делает.

Я сажусь за руль, завожу мотор. «Дворники» равномерно скользят по лобовому стеклу.

Мы едем по городу. Я наблюдаю за Саскией краем глаза. На светофоре мы останавливаемся рядом с другой машиной. Саския пытается поймать взгляд водителя. Но мне совсем не хочется, чтобы потом, когда ее лицо будет во всех газетах, он вспоминал ее полный отчаяния взгляд сквозь завесу дождя.

– Смотри на меня, – приказываю я ей.

Она послушно поворачивает голову и трясется от страха. Она поняла, что я не отвезу ее домой, мы уже слишком далеко от их квартала. И она совсем не глупа. Понимает, что это будет долгая история.

– Куда мы едем?

Голос Саскии дрожит. Я улыбаюсь. В конце концов, я хочу завоевать ее доверие. Иначе все это не имеет смысла.

– В твой новый дом.

Я стараюсь говорить как можно мягче. Саския опускает голову и плачет сильнее. Я кладу руку ей на бедро. Чувствую, как она перестает трястись и становится совершенно неподвижной.

– Тебе нечего бояться. Тебе там понравится, вот увидишь. Все будет хорошо.

По ее щекам текут слезы. Это будет продолжаться месяцами, но об этом я пока не знаю. Я все еще думаю, что игра стоит свеч.

Я не пойду в подвал. Воздержусь, как бы тяжело это ни давалось. Так будет лучше.

Когда это случилось? Она больше не маленькая девочка, которая рвет цветы на лужайке и рисует в альбоме.

Дебора Голдсби скосила глаза на дочь. Сама она сидела за рулем, четырнадцатилетняя Амели на пассажирском сиденье рядом. Наушники в ушах, смартфон в кармане джинсов. Длинные светлые волосы зачесаны наперед и почти закрывают лицо. «Оставь меня в покое», – недвусмысленно сигнализирует эта поза.

Нет ничего более приятного, чем субботним утром пройтись по магазинам в компании дочери-подростка, тем более если это нужно ей, а не маме. Утром, на какую-то долю секунды, у Деборы возникла мысль оставить Амели в постели и отправиться за покупками одной. Школьная экскурсия в понедельник, список получился длинный…

– Одна я управлюсь быстрее, – сказала Дебора за завтраком.

Но Джейсон, муж, возразил:

– Это ее экскурсия, ее вещи. И ее проблема, в конце концов.

– Которую она не может решить одна.

– Поэтому ты едешь с ней. Сопровождаешь ее. Платишь за ее вещи. Она не может нежиться в постели до полудня, пока ты носишься по городу за ее покупками. Пусть приложит хоть какие-то усилия, иначе никогда не научится отвечать за себя.

Конечно, Джейсон был прав. С другой стороны, это избавляло его от общества Амели, которая бывала агрессивной в плохом настроении.

– Хорошо, – согласилась Дебора. – Но разбудишь ее ты.

Дебора тем временем накрыла завтрак в столовой для единственной гостьи. Сами Голдсби ели на кухне. Красивая светлая столовая с выходящим на море стеклянным фасадом предназначалась для постояльцев.

На самом деле узкая полоска вдалеке – вот и все, что там можно было видеть от моря. Но перед ней было плато с колышущейся под ветром травой и низким стелющимся кустарником. Оно и стало причиной, по которой Дебора пятнадцать лет тому назад купила этот дом в самом конце улицы – слишком большой и дорогой, за который, как заметил тогда Джейсон, им придется выплачивать взносы до самой пенсии.

Так или иначе, Дебора своего добилась – «как и всегда», сказал бы Джейсон. Но потом родилась недоношенная Амели, слабый, болезненный ребенок. Дебора оставила место преподавателя высшей школы, и они с Джейсоном, врачом общей практики в муниципальной больнице, оказались в затруднительном положении из-за процентных ставок по ипотечному кредиту.

Дебора слишком хорошо помнила то непростое время. Джейсон обвинял ее в том, что это она уговорила его купить дом, оказавшийся им не по карману. И что она слишком уж опекает Амели, которая не настолько слаба, чтобы нуждаться в постоянном присмотре.

Тогда Деборе и пришла в голову эта идея. «Завтрак и постель» – они оборудовали три комнаты для постояльцев и превратили кладовую на втором этаже в общую ванную. Влезли в новые долги из-за ремонта, но Дебора уверяла, что эти деньги быстро вернутся.

– Зато теперь у меня есть работа, которую я могу выполнять, не выходя из дома. И одновременно присматривать за Амели.

– Но у нас постоянно чужие люди, – ворчал Джейсон. – И общественная столовая вместо обычной.

Так или иначе, это давало деньги. Джейсон был вынужден сдаться.

В общем и целом, у них получилось. В летние месяцы, с начала мая и до конца сентября, почти все номера были забронированы. Дебора наняла девушку, которая помогала ей убираться в комнатах, а закупку продуктов, ужин и завтрак – «шведский стол» – взяла на себя. Она знакомилась с новыми людьми и больше не чувствовала себя одинокой матерью с больным ребенком на руках.

Джейсон по-прежнему не выказывал особенной радости по поводу того, что дом приходится делить с чужими людьми. Дебора утешала себя тем, что осенью и зимой их здесь обычно не было. Кто рискнет отправиться в путешествие по северо-восточному побережью Англии в холодное, влажное время года? Денег, конечно, тоже не поступало, что тормозило решение финансовых проблем. Кроме того, Деборе приходилось бороться с депрессивным настроением. Мужа не было дома весь день, дочери – три четверти дня. Она сидела одна, в большом доме, и из окна кухни смотрела на так полюбившийся ей луг, над которым веяли восточные ветры, дребезжа ставнями. Иногда выходила прогуляться вдоль моря, укутанная с головы до ног и в солнечных очках, потому что глаза слезились от ветра.