Потому что Калеб заслуживал лучшей женщины, не такой, как неприметная Кейт. Она знала, что он много лет в разводе и, как говорят, не имеет постоянной партнерши. Но вряд ли он жил как монах. Конечно, у Калеба случались кратковременные романы.

– Меня вполне устраивает мое место, – ответила Кейт на его вопрос.

Конечно, это было неправдой. Но работать с ним? Видеть Калеба каждый день и думать о том, что их общение могло бы вылиться в нечто большее? Кейт не привыкла себя жалеть, но и не была мазохистской.

Они попрощались друг с другом. Калебу предстояло пройти сквозь толпу представителей прессы. Кейт сочувственно вздохнула и отправилась в свою комнату. Ненадолго задержалась перед дверью, за которой уединились Джейсон и Дебора, и продолжила путь. Что она могла им сказать?

Во второй половине дня Кэрол вернулась в дом Аллардов в сопровождении своей начальницы Ирен Каримиан. Они решили прояснить обстановку в доме. Мэнди пропала больше недели тому назад. Если Пэтси действительно ничего не знает о ее местонахождении, остается только звонить в полицию.

Они устроились на кухне, и Пэтси, размахивая руками, произнесла длинную речь, суть которой заключалась в том, что она, Пэтси, в сущности не сделала ничего плохого. Марлон не произнес ни слова; просто сидел, опустив плечи, время от времени потирая красные глаза и проводя рукой по вспотевшему лбу.

На кухне стояла невыносимая жара – термостат отопления, похоже, был вывернут до упора. Кэрол хотелось снять теплый шерстяной джемпер, но Пэтси, похоже, не испытывала дискомфорта. Возможно, из-за худобы. Естественно бояться простуды, когда у тебя кожа да кости.

– Да, я бросила чайник, но, конечно, не в Мэнди. Боже мой, я не имела намерения обварить кипятком собственного ребенка. Хотя вы в департаменте по делам молодежи захотите представить это именно так… Вы рады нарыть хоть что-нибудь против меня.

– Рука Мэнди сильно повреждена, насколько нам известно, – сказала Кэрол.

Она пыталась игнорировать неприятное чувство, что вбивает клин в уже существовавшую трещину между Пэтси и ее дочерью Линн. Как и струйку пота, стекавшую между лопатками и по спине.

Пэтси пристально посмотрела на нее:

– Ведь это Линн меня выдала, так?

– Мне пришлось как следует на нее поднажать, так что выбора у нее не было. И, Пэтси, слава богу, что она все рассказала. Мэнди вот уже больше недели пропадает неизвестно где. Мы не можем закрыть на это глаза.

– У Мэнди много друзей. Она с кем-нибудь из них.

– Можно список? – попросила Ирен.

Как всегда, она сохраняла невозмутимость. Кэрол спросила себя, потеет ли Ирен вообще. Глядя на нее, трудно такое заподозрить.

– Я не знаю всех друзей Мэнди, – ответила Пэтси.

– Но хоть кого-нибудь из них?

– Вам лучше спросить Линн, ей известно об этом больше.

Кэрол курировала семью Аллард вот уже несколько лет. И ей хорошо было известно, что у Мэнди с друзьями дело обстояло плохо. Даже те немногие, кто мог таковыми считаться, были, скорее, не более чем одноклассниками, которые старались ладить с Мэнди, потому что боялись ее острого языка и мстительной натуры. Популярностью Мэнди не пользовалась, что и говорить. И Кэрол не раз поднимала с ней эту тему…

– Тебе следует быть добрее к людям, и они обязательно ответят тем же. Это работает. Правда.

– Меня все ненавидят.

– Это потому что ты никогда не пыталась.

– Что?

– Показать миру свое дружелюбие.

Ответом Мэнди был полный презрения взгляд.

– …Как вы думаете, где ваша дочь? – спросила Ирен. – У вас ведь есть какие-то соображения по этому поводу?

Пэтси пожала плечами:

– Где-то скрывается.

Ирен перевела взгляд на Марлона:

– Мистер Аллард, вы нам не поможете? У вас есть какие-нибудь соображения по поводу того, где может быть Мэнди?

Марлон вопросительно посмотрел на жену. Пэтси избегала встречаться с ним взглядом.

– Я не знаю, – пробормотал он.

– И вас это не интересует?

Тон Ирен стал резче. Кэрол знала, какой жесткой она может быть. Ирен не потерпит, чтобы Алларды водили ее за нос. Сидеть здесь, на душной кухне, и слышать в ответ на все вопросы «не знаю» – это для нее слишком.

– Должна вам сказать, нас такое положение дел не устраивает, – продолжала Ирен. – Мы поставим в известность полицию. Мэнди нужно найти. Она пропала и серьезно ранена. На улице холодно, и у нее, вероятно, мало или совсем нет денег. Мэнди в опасности. – Она встала. – То есть вы утверждаете, что не имеете ни малейшего понятия о том, где может быть ваша дочь?

Пэтси выдержала ее ледяной взгляд. Она была не из тех, кого легко запугать.

– Повторяю, с Мэнди ничего плохого не случилось. Я в этом уверена.

Кэрол тоже поднялась со стула:

– К сожалению, то, что происходит в Скарборо и окрестностях, не вселяет такой уверенности. На вашем месте, Пэтси, я бы обеспокоилась.

Пэтси презрительно посмотрела на Кэрол:

– Убийца с пустошей?

– Так его окрестила пресса. Но труп Саскии Моррис – не выдумки журналистов. Как и исчезновение четырнадцатилетней Амели Голдсби.

– Это совсем другое дело, – возразила Пэтси. – Моя дочь сбежала после ссоры со мной. Которую, кстати сказать, сама и спровоцировала. Она обиделась, хочет отомстить мне и поэтому не появляется дома.

– Но факт остается фактом: Мэнди одна. Она беззащитна. И где-то рыщет извращенец, который может причинить ей вред. Мы должны сделать все, чтобы вернуть ее домой как можно скорее.

Тут вмешался Марлон. Только что смотрел в стол и вдруг поднял глаза на Ирен:

– Найдите ее, пожалуйста. Я очень волнуюсь. Ее рука действительно выглядела ужасно.

Он не осмелился оглянуться на Пэтси, взгляд которой был полон ненависти и презрения.

– Кто ваш семейный врач? – спросила Ирен. – Может, Мэнди обратилась к нему?

Ирен сама понимала, что вряд ли. При такой травме врач наверняка позвонил бы в департамент по делам молодежи.

– Я дам вам телефон, – сердито пообещала Пэтси.

– Хорошо, мы идем в полицию.

Куда угодно, лишь бы прочь из этой кухни, от этих людей.

Иногда Кэрол ненавидела свою работу.

Не то чтобы я признаю за собой вину, но Саския умерла тяжелой смертью. Все было испробовано, ей не раз давалась возможность примириться со мной, но она меня отвергала.

С каждой неделей, с каждым месяцем становилось только хуже. Поначалу мне казалось, что это нормально: она тоскует по родителям, плачет, не хочет принимать то, что я ей предлагаю. Но когда-то это должно было измениться. Она знала, что не вернется домой, ей было ясно об этом сказано. Этот вопрос она задавала мне с первого дня, каждый раз, когда мы виделись.

Когда я смогу вернуться домой? Когда я смогу вернуться домой? Когда я смогу вернуться домой?

Мне становилось все труднее контролировать себя, не называть ее неблагодарной сучкой. Мне хотелось, чтобы она меня полюбила; нужно было держать себя в руках, юлить, демонстрировать дружелюбие.

«Посмотрим», – был мой ответ. Или: «Если будешь себя хорошо вести, может, когда-нибудь мы навестим твою мать».

Но в какой-то момент, спустя восемь или десять недель, мне это надоело, и ей было сказано прямо: «Теперь твой дом здесь, у меня. Ты никогда больше не увидишь свою прежнюю семью, привыкай ко мне».

После ее прорвало. Если раньше Саския плакала время от времени, то теперь лила слезы безостановочно. Она рыдала и рыдала, стоило мне только приблизиться, и умоляла отпустить ее.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Она могла часами повторять это слово, пока не оставалась одна, потому что терпеть это было невозможно. Тогда до меня стало доходить, что я ничего от нее не добьюсь.

Она не хотела меня. Не хотела нашей любви.

Мои визиты становились все реже. Надеюсь, понятно, почему? Что для меня означали эти встречи? Никто не вытерпит, если его постоянно отвергают. Быть с ней не доставляло мне никакого удовольствия. Так было с самого начала, но тогда еще теплилась надежда. Потом она погасла.