«Я знаю», – бормочет она себе под нос, достаточно тихо, чтобы я могла услышать, но также достаточно тихо, чтобы нас не подслушали морки. «К ним привыкаешь.»

К зверям или моркам?

В чем разница, на самом деле?

Я смотрю девушке прямо в глаза.

«Что происходит?» – спрашиваю я шепотом, голосом, полным боли, пульсирующей во всем теле. «Почему мы здесь?»

Она качает головой, словно предупреждая меня, чтобы я бросила это. Я замечаю, что мужчина позади меня внезапно ускользает и присоединяется к остальным, которые сторонятся меня.

«Шшш», – успокаивает меня девушка и бросает настороженный взгляд на морков, охраняющих нас.

Один из охранников повернулся к нам и наблюдает за нами с открытым интересом.

Но в его глазах есть проблеск гнева, скрытый за любопытством. У меня такое чувство, что он хочет, чтобы мы продолжали говорить, и что последствия будут недружелюбными.

Я бросаю взгляд на щиколотку, где рукав свитера туго завернут.

«Кто это сделал?» – спрашиваю я, не задумываясь.

Но, по какой-то причине, охранник не реагирует, а плечи девушки расслабляются, словно она испытывает облегчение или что-то в этом роде. Интересно, возможно, дело в смене темы. Мы можем говорить, особенно о наших травмах, но не о морках или их мотивах держать нас здесь.

Я прикусываю язык, чтобы не задать вопросы, которые мне не терпится задать. У меня будет шанс спросить позже. Не сейчас, в тишине, нарушаемой только потрескиванием огня в поселке и редким шепотом рядом стоящих морков.

«Федор Семенович сделал перевязку», – говорит мне девушка и указывает на седого пожилого мужчину, на коленях которого лежала моя голова, когда я очнулась.

«Я сделала это», – добавляет она и поднимает мою голую руку.

Открытые раны смазаны какой-то пастой.

«Я – Эвелина», – говорит она. Ее выжидательный взгляд в мою сторону ждет, когда я ее представлю.

«Мила», – говорю я.

«Ладно, Мила, я дам тебе немного этого», – она достает пузырек с таблетками из кармана куртки и откупоривает крышку.

«… от боли. Это достаточно обезболит тебя на время путешествия.»

Когда она кладет мне на ладони три зеленые таблетки, она ловит мой взгляд.

«Не отставай. Больные, в конечном итоге, погибают. Несмотря ни на что, ты должна идти в ногу с армией», – призывает она тихим голосом.

Я медленно киваю, нахмурив брови. Но я не спорю. Я ложу таблетки в рот и глотаю их, запивая остатками воды из пластиковой бутылки.

Эвелина пересаживается, чтобы сесть у моих ног, и замолкает. Все люди, на самом деле, замолкают. Это ужасный, тяжелый момент, когда мы все просто наблюдаем, как поселок превращается в руины.

Мы долго наблюдаем. Так долго, что в конце концов огонь теряет свою ярость и вскоре снова превращается в мерцающие языки пламени.

Наконец, я отвожу взгляд от поселка.

Темные морки уже забыли о поселке. Они разговаривают друг с другом, делятся напитками из темных кожаных фляг, которые несут на плечах, и поднимают ящики с яблоками, которые, должно быть, собрали к югу отсюда.

У нас, людей, нет фруктов или овощей. Вообще никакой еды. И прошло много времени с тех пор, как я ела. Мой рюкзак с едой, лежит где-то в разрушенном поселке. Похоже, я опять останусь голодной, в отличии от людей, находящихся рядом со мной.

Они не выглядят голодными или слишком тощими и хрупкими. Они выглядят достаточно сытыми, не перекормленными, и не недокормленными. Интересно, когда они в последний раз ели и как долго мне придется ждать, пока еду снова раздадут. Поскольку, ни у кого из пленников нет рюкзаков, я предполагаю, что продовольственные пайки определяются и доставляются морками.

Когда от поселка остаются лишь пепел и сажа, нетерпеливость охватывает темных морков, и один за другим они начинают вставать. Я наблюдаю, как они убирают кожаные фляги и кинжалы. И уже через несколько минут, мы отправляемся в путь.

Я держусь изо всех сил.

После предупреждения Эвелины, я не рискую отстать от человеческой группы.

Каждый хромающий шаг вызывает у меня стреляющую боль в ноге. Мои ребра болят, голова кружится, и я чувствую, как хрящики в коленях трутся о кость.

Я никогда не была более уставшей и измотанной в своей жизни, а я пережила больше, чем большинство.

С тех пор, как все началось, каждый из нас испытал много горя, потерь и трудностей.

С того дня, как небо Швеции погрузилось в чистую и абсолютную тьму, мир уже никогда не был прежним. Так все началось, но не так все закончилось. Дальше стало только хуже.

Тьма распространялась быстро.

За несколько недель весь мир был окутан чернотой. Но затем наши самолеты перестали работать. Некоторые упали с неба. Наши телевизоры и машины перестали работать. Радио перестало вещать. Мы быстро изолировались друг от друга. Мир стал темным. Толстое одеяло черноты окутало нас, удушая. И спасения не было.

Это было примерно в то время, когда меня эвакуировали в другой город. И всего через несколько дней после моего прибытия началась война. Не та, где самолеты сбрасывают бомбы, а доброе старое кровопролитие, которое происходило на полях сражений.

Все просто пытались сохранить свои границы непроницаемыми, пока люди бежали, гоняясь за историями о том, куда не проникла тьма, или просто за пропитанием.

Мы голодали. Без машин для убоя и перевозки скота, без сельскохозяйственной промышленности, которая нас кормила, мир поглотил голод.

Даже тогда мы жили тем, что могли найти в продуктовых магазинах и торговых центрах. Но это время длилось недолго, как и войны. Я так много передвигалась в те дни, что не помню, когда и как прекратились войны.

Что я помню, так это эпидемию, которая почти уничтожила нас.

Мощный удар темных морков, без сомнения. Они выпустили вирус, прежде чем прийти, чтобы очистить наш мир от людей.

Что-то совершенно чуждое нам, вирус, с которым у нас не было возможности бороться, особенно когда наше электричество и машины остановились.

Мы снова оказались в темных веках. И это убило весь мир. Почти.

Я подхватила вирус. И я была единственной на карантине, кто выжил. Это касается врачей и медсестер – никто не выжил. Я осталась одна посреди заброшенного Челябинска.

Вот тогда я и начала свой путь.

Сначала я хотела найти других. Других выживших после тьмы, войн, голода и эпидемии. Первым я нашла Фаруха. Он умер до того, как мы добрались до отдаленных городов Воронежской области, и к тому времени, мы подобрали еще несколько бродяг по пути.

Я улыбаюсь при смутном воспоминании о Фарухе. Большой, мускулистый мужчина из Азии с неряшливой черной бородой и золотым сердцем. Мы не разговаривали много.

Он столько пережил, но умер от гнойной инфицированной раны на ноге.

Тогда была зима, и морозные снежные условия не помогли. После того, как он повредил ногу, мы не могли двигаться. Поэтому мы заперлись в хижине в лесу и оставались с ним до его последнего вздоха.

Странно думать о нем сейчас, спустя столько времени после того, как мы с ним познакомились. Я почти забыла его. По ощущениям, прошла целая вечность с момента его смерти. Хотя прошло всего около восьми месяцев с тех пор, как он умер. Я веду учет в своей записной книжке, которая теперь уже сгорела в пожаре в поселке, но такое ощущение, будто это было целую жизнь назад.

Время теперь забавное понятие. Трудно вести подсчет.

Согласно моей записной книжке, прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как тьма пришла из Норвегии.

Пятнадцать месяцев с тех пор, как я в последний раз слышала что-то о войнах. Плюс я месяц была на карантине в Челябинске. И двенадцать месяцев с тех пор, как я вышла из этого города-призрака и отправилась на поиски других, таких же, как я, выживших.

Я стараюсь не думать о своих бабушки с дедушкой, которые вероятно умерли в первые месяцы тьмы, не справившись с вирусом. Потому что, чтобы пережить это, лучше позволить воспоминаниям о них просто стать воспоминанием.