— Так, это… — нахмурился Рудый. — Мы ж тоже не со зла! Убийство это, а… Коли бы твой гость решил сбежать? Нам тогда в смерти Мирослава и вовсе было бы никак не разобраться!

— С чего бы это? — фыркнул Стоян. — Ежели мои гости были бы виновны в смерти Мирослава, их самих ныне к похоронам готовили. Или думаешь, кара покона их не коснулась бы?

— Но… погоди-погоди! — Буривой насупился ещё больше. — Чтоб простить, Ерофей должен был бы сам перед тобой предстать…

— Так и было, — усмехнулся полусотник. — Неонила уже было готовить меня к отходу начала, когда купцов сын к нам в дом вошёл. А там и получаса не минуло, как я перед ним за действия свои неправедные покаялся. Он меня и простил. По покону.

— А как же он в острог-то пробрался? — прогудел Буривой.

— Думаю, так же, как на конёк крыши моего терема давеча, — пожал плечами Стоян и, покосившись на идущего рядом десятника, ткнул его локтем в бок. — Помнишь ли?

— Помню, — скрипнул зубами обычно невозмутимый десятник и погрозил кому-то кулаком, — Вот уже я этих бездельников на стенах высеку! Попомнят мне, как службу нести надобно!

— Не грозись, Буривой, — хлопнул его по плечу полусотник. — Кабы не их недозор, глядишь, сегодня к ночи ты на моей тризне чару подымал бы да Любима полусотником называл.

— Так-то оно, так, — хмуро кивнул скривившийся от последних слов друга десятник, полыхнув яростью и неприятием так, что меня аж качнуло. Но почти тут же он справился с собой и со вздохом пробурчал: — но, всё ж, не дело это, когда мимо дозорного любой купчишка просквозить может. Не дело!

— Не дело, — согласился Стоян, поворачивая к своему подворью. — Но о том можно и завтра потолковать, а сегодня, уж прости, друже, придётся тебе иным заняться.

— Это чем же? — удивился Буривой.

— Ну, коли тризна отменяется, это ж не повод бочонок мёда взаперти держать, верно? — хитро ухмыльнулся полусотник. — Идём. Неонила, поди, уже и на стол накрыла. Повечеряем…

— За здравие твоё, — поддержал его Рудый с довольной улыбкой. Редкой гостьей на его лице, судя по всему. Тряхнул головой, словно избавляясь от дурных мыслей, и хлопнул друга по плечу. — Айда, брате! Прав ты, есть повод сегодня усы в меду помочить.

А на подворье нас уже встречала челядь и домочадцы полусотника, склонившиеся перед хозяином, едва тот шагнул на двор. А следом за ними появилась на высоком крыльце и нарядная Неонила. Без корца, на этот раз, но то и неудивительно. Всё же не из дальней поездки муж вернулся, а с инспекции по острогу. Здесь же, у крыльца, сжав форменные шапки-мурмолки в кулаках, склонились в глубоких поклонах и «младшие» десятники с их ближниками, заранее приглашённые полусотником на праздничный пир по поводу собственного исцеления. Там же, рядом с ними, оказалась и пара человек из личного десятка Стояна, в которых я, опять-таки, без особого удивления узнал Никшу-Жука и Вавилу-Врана. И ведь, что интересно, не одни стрельцы явились, а с дамами! А вот Буривой оказался без своих старши́х, на что, правда, он и вовсе не обратил никакого внимания. Особенно, когда рядом с ним оказалась дородная такая тётка в богатом наряде и высоком убрусе, из-за которого она выглядела едва ли не выше своего медведеподобного мужа.

К компании гостей Стояна я присоединился, когда те уже устраивались в трапезной. И не один. Ну, не мог же я оставить Свету в лесном шалаше в компании Баюна и веселиться на пиру без неё? Экзотика же! Когда нам ещё удастся побывать на настоящем средневековом застолье, да ещё и таком… аутентичном⁈

И я не прогадал. Пир удался на славу. Сидевшие за столом стрельцы с подругами и жёнами какой-то особой чопорностью не отличались и друг перед другом не чинились, так что застолье как началось с веселым гомоном, так и покатилось. Сменялись блюда и наполнялись кубки, гремела незатейливая музыка, организованная тут же домочадцами полусотника под руководством Ряжена… звучали здравицы и весёлый смех. А там и до танцев дошло дело. Первыми на свободный пятачок перед длинным столом потянулись молодые стрельцы с подругами, а за ними, переглянувшись с жёнами, решили тряхнуть стариной и старшие товарищи. И тряхнули, устроили такие половецкие пляски, что пол задрожал и стёкла в окнах задребезжали! Мы со Светой смотрели на это представление, порой забывая об угощениях. И это заметил Стоян Смеянович. Отдуваясь и утирая с покрасневшего лица пот, он рухнул на свой стул и, выхлебав в один присест целый кубок мёда, подмигнул, заметив моё удивление.

— Что, не ожидал такого, купец? — усмехнулся он.

— Не ожидал, — честно признался я. — Не думал, что на пирах такое бывает. Виделось, что всё будет чинно-мирно… и до одури скучно.

— Так, мы, чай, не бояре, — развёл он руками. — Это они на пирах сидят копнами да бороды задирают, мол, с золота едят-пьют да в соболях потеют, пока вместо них скоморохи по полу катаются. А у нас, вишь, скоморохов да плясунов сыскать не легче, чем мальвазию. Вот и веселимся сами, как привыкли. Вместо пирогов с соловьиными языками кулебяка в четыре угла, вместо мальвазии мёд, а пляски да музыка… ну так, нам, воям, жирок растрясти куда уместнее, чем пращурами похваляться да за бороды друг друга таскать, тумаками доказывая, чей род старше да именитее. Тем более, что и нет за нами тех именитых. Сами, всё сами, Ерофей. Саблей вострой да волей государевой. Так. глядишь, когда-то уже наши потомки будут всяким выскочкам посохами объяснять, что по праву первых в сих местах боярские шапки вздели. О, слышь-ка, Ерофей! А пойдём на свежий воздух, проветримся да побеседуем. А то, вижу, Неонила моя о чём-то важном с твоей невестой потолковать хочет… Не будем им мешать.

— Согласен, — я бросил взгляд на Свету и та кивнула в ответ. Вот и ладушки.

Проходя мимо Радима, к моему удивлению допущенного в трапезную полусотника, хоть и усаженного на самый дальний угол стола, я тихонько ткнул его в плечо и взглядом указал на пляшущих Врана и Жука. Недоросль понимающе кивнул и тут же испарился. Ну а я последовал за хозяином дома к выходу из трапезной. Не сказать, что ушли мы незамеченными, но и особого интереса со стороны гостей не вызвали. Они и сами время от времени сбегали из трапезной на свежий воздух, чтобы продышаться после пляски или… ну, до «белого друга» здесь ещё века четыре, как минимум, так что избавляться от излишков некоторым переусердствовавшим с питиём пришлось, свесившись через перила гульбища, опоясывающего терем. Впрочем, нам с полусотником было не до того.

Вместо того, чтобы выйти на гульбище или спуститься во двор, Стоян повёл меня вглубь терема… и вниз. Поруб, не поруб, ледник, не ледник… в конце спуска по довольно узкой лестнице нас встретила вделанная в каменную стену тяжёлая, обитая железными полосами дверь с тяжеленным засовом. А за ней… пустое помещение площадью не меньше сорока квадратов с четырьмя массивными каменными колоннами, подпирающими сводчатый потолок. Каменный, как и стены… и пол. Казематы, да и только.

Впрочем, насчёт пустоты я немного ошибся. Не сразу увидел в рассеянном свете лампы сидящих у одной из колонн двух связанных стрельцов. Без оружия, шапок и сапог. Похоже, это и были те самые удравшие из Медового зала люди, которых по нашей с полусотником предварительной договорённости перехватили на выходе ребятки из отряда недорослей.

— Влас-Шершень и Олесь-Белка, — недобро протянул Стоян, присмотревшись к щурящимся стрельцам. Полусотник поднёс лампу к факелу, вставленному в накрепко вделанный в стену железный держатель, и света стало ещё больше, отчего прищуренные глаза пленников и вовсе заслезились. Хлябя смерил взглядом отворачивающих лица стрельцов и пояснил уже для меня: — Вои из Любимовского десятка, те, что он забрал из весеннего пополнения. Любопытно! Ой, как любопытно!

— Это, случаем, не те ли стрельцы, что нас в Медовом зале встретили, когда Радим об убитом характернике известил? — спросил я.

— Они самые, — кивнул Стоян, разглядывая молчаливо взирающих на нас пленников. — Ну что, голуби сизые, сами расскажете, зачем вы Мирослава Веича убили, или мне Ряжена для расспросов позвать?