– С четырнадцати лет воюю, доктор, всякое случалось, – ответил я, попытавшись улыбнуться, но боль заставила сморщиться.

– Та-а-к… Где больно? – резко перестроился доктор.

– В правый висок стрельнуло, – глухо ответил я.

– Что же, голубчик, две недели постельного режима, месяц на восстановление, а потом минимум три месяца отпуска по ранению. Рекомендую съездить на воды в Карлсбад или Баден-Баден.

– Доктор, а я где? – наконец-то смог поинтересоваться я.

– Вы, господин флигель-адъютант, в госпитале нашего гарнизона в Инкоу, а я, извините, что не представился сразу, его начальник – коллежский асессор Шефнер Павел Карлович.

– Очень приятно, Павел Карлович. Как зовут меня и кто я, насколько понял, вы знаете.

– Про Ермака весь Дальний Восток знает, а я во Владивостоке почти со дня его основания живу. О моём брате контр-адмирале Шефнере Алексее Карловиче, думаю, вы слышали.

– Это в его честь названа одна из улиц города? – спросил я.

– Да. Он вернулся в столицу, а я вот не захотел возвращаться, прикипел к этому краю. И не только я. Племянник Алексей Алексеевич в должности водолазного офицера на броненосце «Ретвизан» служит. Переживаю за него, – доктор указательным пальцем правой руки вытер уголки заблестевших глаз.

– А здесь как оказались? – поинтересовался я и сморщился от вновь нахлынувшей боли в правом виске.

– Так… Тимофей Васильевич, все остальные вопросы позже. Нельзя вам много говорить, а я, старик, увлёкся, – доктор виновато улыбнулся. – Извините за любопытство, последний вопрос: а правда, что вы в четырнадцать лет пятьдесят хунхузов, которые пытались угнать станичный табун, убили?

– Только двадцать одного, доктор. Повезло мне тогда…

– Да-а-а… – протянул Павел Карлович. – Всё! Сейчас вам дадут бульончика, потом – опиумную настойку, и отдыхайте. Все посещения только завтра.

– Доктор, не надо опиумной настойки. А кто меня хотел навестить? – поинтересовался я.

– Генерал Стессель лично прибыл. Хочет с вами пообщаться…

– Павел Карлович, что же вы молчали?! Мне надо с ним срочно переговорить. И сколько я провалялся без сознания, если Анатолий Михайлович сюда прибыть успел?! – возбуждённо произнёс я и тут же сморщился от нового приступа головной боли.

– Больше суток, голубчик. Так что никаких посещений. И так я с вами заболтался.

– Доктор?!.. – я с упрёком посмотрел на Павла Карловича.

– Если только сегодня вечером. Вам надо поспать, – строго произнёс Шефнер.

Заснул, а точнее отрубился, в очередной раз ещё до того, как доктор вышел из палаты. Очнулся, когда в окнах было уже темно. В углу помещения тусклым огнём горел фитиль лампы, рядом с моей кроватью стоял стул, на котором, похрапывая, спала сестра милосердия.

Я попытался подняться, но кровать скрипнула, а сестрица лет шестидесяти тут же открыла глаза.

– И куда мы собрались? Павел Карлович сказал, что у вас постельный режим, значит, постельный режим. Лежите! – строго произнесла-приказала женщина, но глаза её при этом лучились какой-то материнской добротой.

– Да… Я по малому…

– Сейчас утку подам.

После стеснительной процедуры был накормлен с ложечки, как маленький, куриным бульоном с мелконарезанным мясом, его в судке в теплом виде сестра милосердия сохранила, завернув в одеяло.

Потом мне дали в приказном порядке выпить, как я понял, настойки опиума. Пока не заснул, успел узнать, что мою сиделку зовут Марфа Матвеевна, что она из крепостных семейства Шефнеров. Во Владивосток приехала как нянька для сыновей Алексея Карловича. Получила свободу, но так и осталась в семье на прежней роли.

Когда старший брат с семьёй уехал в столицу, осталась во Владивостоке служанкой у холостяка Павла Карловича. Вместе с ним ушла в русско-китайский поход. Милый доктор, несмотря на возраст, добился через генерал-губернатора Гродекова, чтобы его назначили хирургом в один из лазаретов при отряде генерала Сахарова.

Дальше был поход, сражения, кровь и грязь, а также спасённые жизни. И вот уже год как Павел Карлович командует небольшим медицинским подразделением в Инкоу, а Марфа Матвеевна, как и во время похода, исполняет в нём должность сестры милосердия.

Боже, как много мы потеряли. Тяжело себе представить, чтобы в той моей прошлой жизни почти шестидесятилетние мужчины и женщины просились бы на войну, дойдя для положительного решения до губернатора области или края. А здесь такое встречается на каждом шагу. Это были последние связные мысли, прежде чем провалился в сон.

Утром после процедур и завтрака из каши-размазни и насыщенного бульона до моего тела наконец-то допустили генерала Стесселя.

– Тимофей Васильевич, что произошло? Адмирал Алексеев требует от меня информацию, а я только и могу сообщить, что вас нашли раненым в окрестностях Инкоу, и вокруг вас было шесть трупов китайских кавалеристов. Вот, лично приехал, чтобы ничего не перепутать при докладе, – эмоционально произнёс генерал, едва вошёл в палату.

– Ваше превосходительство, здравствуйте…

– Ой, Тимофей Васильевич, извините. Весь на нервах. Мне утром уже депешу и от его императорского величества передали с требованием немедленно доложить о вашем состоянии. И здесь нашли.

– Да не волнуйтесь так, ваше превосходительство. Всё обошлось. Я жив. Всего лишь контузия, – я попытался изобразить на лице улыбку. – Письмо от императора Гуансюя отправили государю?

– Да. Как мне доложили, сотник Вертопрахов с полусотней сразу же убыл в Харбин. Пришлось к утреннему поезду два вагона цеплять. Всё доставил, что знал, доложил лично Евгению Ивановичу. Завтра вернётся назад. Шельмец… Своего не упустил. За спасение старшего офицера теперь точно орден получит, – усмехнулся Стессель.

– Это хорошо, ваше превосходительство. Я бы даже сказал – отлично. Я про то, что письмо дошло до Евгения Ивановича, – я с облегчением выдохнул и расслабился всеми мышцами, будто бы из меня выпустили воздух. – Хотя за Романа Андреевича также рад. Если бы не он, мог бы и кровью истечь.

– Так что же всё-таки произошло, Тимофей Васильевич? И давайте без чинов.

– Хорошо, Анатолий Михайлович. По приказу его императорского величества я должен был встретиться с генералом Юань Шикаем. Теперь этого можно не скрывать. Встреча произошла, когда Юань уже стал негласным правителем Китая, совершив военный переворот, – я сглотнул, пытаясь избавиться от першения в горле. – Не знаю, дошла ли до вас информация, но этого переворота императрица Цыси, великий князь Чунь, всё его семейство и многие другие приближённые к трону из маньчжур не пережили. Вся власть сосредоточена в руках военных ханьцев, которые держат под контролем шестнадцать провинций из двадцати трёх.

– А император Гуансюй? – поинтересовался Стессель.

– Император Гуансюй, как мне сказал генерал Юань, – это знамя реформации и возрождения Великой китайской империи.

О том, что жить этому императору осталось не больше пяти лет и продолжения династии Цин, вернее всего, не предвидится, решил умолчать. Ни к чему Стесселю знать такие подробности. И так слишком много ему сказал.

– Надо же, Великая империя. Сильно сказано. То-то мы их такими малыми силами разгромили и взяли Пекин! – Стессель воинственно разгладил усы.

– Понимаете, Анатолий Михайлович, основные силы новой китайской армии, вооруженной и обученной по европейскому образцу, в боевых действиях практически не участвовали. А их, поверьте, немало. Когда мы брали Тяньцзинь, из шести дивизий Печилийской провинции, сведенных в шестидесятитысячный пехотный корпус, усиленный пятью тысячами кавалерии и множеством современной артиллерии, против экспедиции коалиции выступила только дивизия генерала Не, и то не в полном составе. А теперь представьте, если бы на нас тогда навалилось ещё пять дивизий при поддержке артиллерии?

– Боюсь, что нас разбили бы в пух и прах, – мрачно произнёс генерал.

– Гиринская провинция, где стояли две дивизии нового строя, также сдалась генералу Ренненкампфу без единого выстрела. Из Шанхая не пришёл корпус Чжан Чжидуна, а это те же шестьдесят тысяч солдат, вооруженных винтовками Маузера, пять тысяч конницы и двадцать четыре шестиорудийных батареи, на вооружении которых стоят в основном французские семидесятипятимиллиметровые орудия образца 1897 года со скорострельностью до пятнадцати-двадцати выстрелов в минуту. Объединённая армия нового строя северных провинций Шэньси, Ганьсу и Гуанчжоу – это ещё пятьдесят-шестьдесят тысяч боеспособных войск. Так что, если бы китайские генералы захотели воевать за императрицу Цыси, то Пекин мы брали бы долго, пролив реки крови, – я устало замолчал, почувствовав небольшое головокружение.