Проспер в смущении почесал за ухом.

– Ну ладно, раз вы так считаете, – пробормотал он. – Торговаться я впрямь могу неплохо. Только этот Барбаросса, конечно, тот еще выжига. Я же был в последний раз, когда Моска ему продавал…

– Вот и попробуй. – Без лишних слов Сципио вскочил, закидывая пустую котомку за плечо. – Все, мне пора. У меня еще стрелка кое с кем сегодня ночью. В смысле – встреча. Но завтра загляну обязательно. Что-нибудь, – он надвинул маску на глаза, – ближе к вечеру. Хотелось бы знать, сколько вам толстяк за товар отвалит. Если он вам, – тут Сципио задумчиво перебрал глазами свою добычу, – если он вам меньше двухсот тысяч лир предложит, забирайте все обратно.

– Двести тысяч? – У Риччио от изумления даже челюсть отвисла.

– Эти вещи наверняка стоят дороже, – задумчиво проговорил Проспер.

Сципио обернулся.

– Вероятно, – небрежно бросил он через плечо. С этим длинным черным птичьим носом вид у него был совсем чужой и жутковатый. В скудном свете монтажных ламп его гигантская тень зыбко подрагивала на стене кинозала. – Ну, пока, – проронил он. И, прежде чем скрыться за пыльной портьерой, еще раз обернулся. – Новый пароль нам нужен?

– Нет! – грянуло со всех сторон поспешно и в один голос.

– Ну хорошо. Ах да, Бо… – Сципио еще раз оглянулся. – Тут за портьерой для тебя коробка картонная стоит. Там двое котят. Кто-то хотел утопить их в канале. Позаботься о них, ладно? И спокойной ночи всем.

Лавчонка, где им уже случалось превращать воровскую добычу Короля в чистые денежки, приютилась в одном из переулков неподалеку от собора Святого Марка, по соседству с пастиццерией, то есть кондитерской, в стеклянной витрине которой красовались сладости и выпечка всех видов и форм.

– Да пойдем же, – раздраженно сказал Проспер, оттаскивая Риччио от этой сладкой витрины, и тот покорно дал себя увести, все еще жадно ловя ноздрями аромат жареного миндаля в сахаре.

В лавке Барбароссы запахи были совсем не такие вкусные. Со стороны она ничем почти не отличалась от других лавок старьевщиков, каких много в городе Луны. На стекле витрины витиеватыми буквами было выведено «Эрнесто Барбаросса, Ricordi di Venezia»[6]. За стеклом на потертом плюше стояли вазы и массивные подсвечники в окружении латунных гондол и хрупких бабочек венецианского стекла. Тонкостенный фарфор с трудом отвоевывал здесь себе место среди стопок старинных книг, картины в потускневших серебряных рамах соседствовали с масками из папье-маше. У Барбароссы каждый мог отыскать себе все, что душе угодно, а то, чего не находилось на полках, услужливый хозяин брался раздобыть. Причем любыми путями, если надо – то и не слишком честными.

Как только Проспер отворил дверь лавочки, над головой у него на разные голоса зазвенели стеклянные колокольчики. Между битком набитыми стеллажами слонялись несколько туристов. Они о чем-то шушукались, но так тихо и почтительно, будто они в церкви, а не в лавочке. Может, все дело было в люстрах, что свисали с темного потолка, позвякивая пестрыми стеклянными цветами, или в свечах, что горели здесь в тяжелых канделябрах, хотя за окном светило солнце. Не поднимая глаз, Проспер и Риччио протиснулись мимо иностранцев. Один из них держал в руках маленькую статуэтку, которую Моска сбыл толстяку недели две назад. Когда Проспер углядел ценник, наклеенный на основании фигурки, он чуть не опрокинул большую гипсовую скульптуру, что красовалась посреди магазина.

– Ты не помнишь, сколько заплатил нам Барбаросса вон за ту статуэтку? – поинтересовался он у Риччио.

– Да нет. Ты же знаешь, я цифры вообще не запоминаю.

– Какая бы цифра раньше ни была, сейчас к ней на парочку нулей больше приписано, – прошептал Проспер. – Совсем неплохая сделка для Рыжей Бороды, ты не находишь? – С этими словами он подошел к прилавку и нажал на кнопку электрического звонка возле кассы.

Риччио тем временем корчил смешные рожицы даме в маске, что снисходительно улыбалась им с картины на стене. Эту проделку он повторял всякий раз, когда они сюда приходили, ибо знал – в черной маске дамы имеется глазок, через который Барбаросса тайком наблюдает за покупателями, дабы те чего-нибудь не стащили.

Прошло лишь несколько мгновений – в углу, призвякнув, колыхнулась шторка из бус искусственного жемчуга и из-за шторки собственной персоной выплыл сам Эрнесто Барбаросса. Рыжая Борода был настолько толст, что, видя его, Проспер всякий раз поражался ловкости, с которой тот при таком-то весе передвигается по своей битком забитой лавчонке.

– Надеюсь, в этот раз вы принесли хоть что-нибудь стоящее, – бросил он пренебрежительно, но ни от Проспера, ни от Риччио не укрылся жадный взгляд, которым он, словно голодный кот жирную мышь, ощупал сумку в руках у Проспера, – тот еще крепче прижал сумку к груди.

– Думаю, вы останетесь довольны, – в тон ему небрежно ответил Проспер.

Риччио ничего не сказал, только во все глаза таращился на рыжую, как лисий мех, бороду Барбароссы, словно боялся, что оттуда вот-вот кто-нибудь выползет.

– Ты чего, малец, на бороду мою уставился? – рявкнул Рыжая Борода.

– Да я, я… – Риччио начал заикаться, – я вот все думаю, она у вас правда настоящая? То есть я хотел сказать – такая рыжая.

– Разумеется! Уж не хочешь ли ты намекнуть, что я ее крашу? – недовольно буркнул толстяк. – Вечно вам, мелюзге, всякая чушь в голову лезет. – Своими толстыми, в богатых перстнях пальцами он самодовольно пригладил бороду и почти незаметно кивнул в сторону туристов, которые все еще о чем-то шушукались между стеллажей. – Сейчас, вот только от этих по-быстрому отделаюсь, – шепнул он. – А вы пока что пройдите ко мне в кабинет, только не вздумайте ничего там трогать, понятно?

Проспер и Риччио кивнули и скрылись за жемчужной шторкой.

В кабинете у Барбароссы все выглядело совсем иначе, чем в его лавочке. Тут не было ни люстр, ни зажженных свечей, ни хрупких стеклянных бабочек. Глухое, совсем без окон, помещение освещалось искусственным светом одной-единственной неоновой трубки, а кроме огромного письменного стола и массивного кожаного кресла тут были еще только два простеньких стула для посетителей и полки до самого потолка, сплошь уставленные аккуратно надписанными ящичками и коробками; в качестве единственного украшения на голой белой стене за креслом хозяина выделялась афиша музея «Академия».

Была здесь, правда, еще и обитая плюшем скамеечка – как раз под глазком, через который Барбаросса наблюдал за покупателями. Риччио тут же на нее забрался и прильнул к глазку.

– Нет, ты должен на это посмотреть, Проп, – прошептал он. – Уж как он этих туристов обхаживает, а урчит-то, урчит – ну прямо как жирный кот! По-моему, из его лавчонки без покупки никто не уходит.

– К тому же заплатив втридорога, – добавил Проспер, ставя сумку с товаром Сципио на стул и осматриваясь.

– Да точно он ее красит! – бормотал Риччио, все еще не отрываясь от глазка. – Я с Осой на три книжки комиксов поспорил, что борода у него крашеная. – Голова у Барбароссы была лысая, как бильярдный шар, зато борода, густая и пышная, курчавилась вовсю. И была огненно-рыжего цвета, как лисья шкура. – По-моему, вон за той дверцей у него ванная. Ты не поглядишь, нет ли у него там чего для покраски волос?

– Могу и посмотреть. – Проспер подошел к узенькой дверце, с которой кротко улыбался лик мадонны, и просунул голову внутрь. – Бог ты мой, да тут мрамора больше, чем во Дворце дожей! – От изумления он чуть не присвистнул. – Тут тебе и ванная, и клозет, я таких хором в жизни не видывал!

Риччио снова прильнул к глазку.

– Проспер, выходи скорей оттуда! – зашипел он. – Он уже их выпроваживает и запирает лавочку.

Но Проспер не торопился.

– Он ее красит, Риччио! – ликующе провозгласил Проспер. – Вот она, бутылочка, рядом с его противным одеколоном. Фу, как воняет! Хочешь, я в доказательство кусок туалетной бумаги оторву и покрашу?