Тимка с весёлыми матерными прибаутками дотащил с помощью Илья размякшего, словно кусок картона под дождём очкарика до одинокой скамейки под кустом сирени, усадил на неё пьяного собутыльника. Тот, промямлив что-то нечленораздельно себе под нос, тотчас захрапел, уровни голову на грудь.

Оранжевый диск солнца примостился на одной из кабинок «Чёртового колеса», собираясь, видимо, немного покататься. День близился к вечеру, от Москвы-реки повеяло приятной прохладой.

Тем временем Тимка к удивлению Ильи принялся деловито обшаривать карманы спавшего сном праведника очкарика и перекладывать их содержимое в карманы свои. Затем проворно снял часы с руки пьяного человека, не без труда стянул с его пухлого безымянного пальца обручальное кольцо.

– Ты чего творишь-то? – спросил, поражённый этой сценой Илья, вплотную подойдя к оборотистому Тимке.

– Разве не понятно? – ощерился тот, мельком взглянув на удивлённого солдатика.

– Ты почему себе все его вещи забрал?

– А-а, понял! – Тимка вынул из бокового кармана пиджака бумажник очкарика, пошарив в многочисленных его отделениях, вытащил несколько купюр разного достоинства и протянул их Илье. – Извини, старичок, более не могу дать, сам на мели. Ну бери и ступай, а то к поезду опоздаешь.

Кровь бросилась в хмельную голову Илье, враз выбив этот самый хмель. Вся его, не терпящая несправедливости душа, восстала против такой откровенной подлости. Нарочно подпоить человека и обобрать до копейки, лишив его даже обручального кольца! В мгновение ока он скрутил тщедушного Тимку, отнял рассованное им по своим карманам чужое добро, но тут сзади на Илью наскочили какие-то парни, что впрочем, его только раззадорило. Н прошло и нескольких минут, как двое из налетавших уже лежали, постанывая на ухоженном изумрудном газоне, а третий, держась за развороченную скулу, улепётывал со всех ног от разъярённого солдатика.

Когда же Тимка, во время этой недолгой разборки куда-то исчезнувший, вновь появился с куском проржавелой тубы в руках и попытался достать ею Илью по голове, то получил такой сокрушительный удар в челюсть, что, отлетев чуть ли не на метр, упал, ударившись головой об угол скамейки, на которой по-прежнему сладко спал, не ведавший о бушевавших вокруг него страстях, пьяный очкарик.

Наряд милиции, кем-то вызванный, подоспел как раз в ту минуту, когда Илья терпеливо пытался надеть часы на непослушную руку очкарика…

Уже сидя в «Чёрном воронке» Илья сквозь небольшое окошко, перечёркнутое железными прутьями, разглядел неподалёку от машины в толпе любопытствующих Сеню Зайцева. Когда взгляды их скрестились, Сеня опустил глаза и сделал вид, что арестованного хулигана, как нарекли Илью тотчас же в толпе, он не знает.

Дольникову было нелегко доказать, что он не грабил сомлевшего от вина гражданина Кузькина, наоборот, пытался вернуть похищенное Тимкой. Но единственные свидетели происшедшего, задержавшие Илью милиционеры, показывали иное. Тем более в карманах Ильи были обнаружены принадлежащие потерпевшему вещи: кожаный бумажник с некоторой суммой денег, портсигар, обручальное кольцо.

– И как ты это объяснишь? Взял поносить на время? – спрашивал милицейский следователь, начинающий лысеть со лба человек лет тридцати.

Илья честно рассказал, как всё было на самом деле. Однако его слова были против слов задержавших его милиционеров, а им верили больше. Истинный же виновник случившегося Тимка, лежал в больнице. Не столь силён оказался удар Ильи, сбившей его с ног, сколь неудачным приземление на угол скамейки.

Когда же на третьи сутки после ареста Дольникову сказали, что потерпевший Тимофей Березин, так и не приходя в сознание, скончался, положение бедного Ильи стало и вовсе безнадёжным.

Гражданин Кузькин ничего конкретного сказать не мог ни за Илью, ни против него. Помнил только, что пил вместе с Дольниковым и ещё какими-то двумя парнями в пивном зале Парка Горького водку и пиво. И подтвердил, что найденные у Дольникова вещи принадлежат ему. Тимкиных дружков, которые со слов Ильи якобы накинулись на него, разыскать следствию не удалось, как и иных свидетелей происшедшего. На запрос, отправленный по месту жительства Севы Зайцева, последней надежды Ильи, был получен ответ, что гражданин Зайцев после демобилизации домой не заезжал, а сразу отправился работать куда-то в Сибирь, и что адрес его пока не известен.

– А из этого следует, что Зайцев в тот день с тобой не был, – сказал ведший дело Дольникова следователь.

– Но он же был, был! – сокрушался Илья, не понимая, как его друг мог оказаться таким непорядочным человеком.

– Ну хорошо, Дольников, – возразил ему следователь, – допустим даже что он и вправду был с тобой. Только что это изменит-то? На тебе труп – вот главное!

Примерно тоже говорил Илье и назначенный ему адвокат, человек невзрачный и безразличный. Ему очень хотелось поскорее скинуть это не сулящее финансовой выгоды дело, и потому он во всём соглашался со следствием, проведённым отнюдь не образцово.

Илья получил по совокупности статей девять лет колонии строгого режима. Выслушав приговор, он мысленно обратился к своему покойному деду: вот такая она, справедливость, Фёдор Савельевич, за которую, как ты говорил, можно и голову покласть. Вот я её и поклал…

Илью этапировали в Пермский край.

Освободившись, он подался в родные места, по которым истосковался душой. Чуть ли не все девять долгих лет представлял себе, как вернётся домой, как отопрёт ключом, сбережённым для него тёткой Любой, свою комнату и наконец-то останется один. Один!

Весь неблизкий путь до дома лелеял мечты заветные, торопил тянувшееся, будто резина, время. Со станции пошёл знакомой с детства тропинкой, растоптанной за долгие годы, словно валенки. Тропинка провела его сквозь берёзовую рощицу прямо к дому, трёхэтажному, бревенчатому, походившему на барак. А дома… не было! На месте его валялись несколько почерневших, обросших мхом брёвен, обугленные головешки да принесённый безразличным ветром какой-то мусор.

Как вкопанный стоял онемевший от жуткого зрелища Дольников, сжимая сильной рукой ремешок рюкзака, потом пошёл прочь. Узнал вскоре, что дом сгорел пять лет назад от испорченной электропроводки. Несколько человек не выбрались из пламени, в числе которых оказалась и тётка Люба; выживших расселили кое-как.

– А как же со мной быть? – спросил озадаченный Илья в местном отделении милиции, куда зашёл сделать отметку о прибытии.

– Ты ж в Пермском крае сидел – вот туда и возвращайся! – засмеялся весёлый лейтенант, дежуривший по отделению.

Прежде чем податься из родного городка, в одночасье сделавшегося чужим, Илья заглянул на кладбище. Могилки своих насилу отыскал, за тот срок, что он не был здесь, крестов прибавилось изрядно, многих из тех, кто лежал под ними, были Дольникову хорошо знакомы. Вот только последний приют тётки Любы он так и не нашёл.

Долго сидел возле могильного холмика, под которым лежали его мать и дед, курил одну папиросу за другой, хмурился и тяжело вздыхал. Когда солнце цеплять стало остроконечные верхушки сосен, окружавших кладбище, поднялся, поклонился в пояс дорогим покойникам и пошагал на станцию, не ведая, когда теперь снова окажется в родных краях.

На зоне Дольников водил самосвал, получил права. Но найти работу после отсидки оказалось не так-то просто, никто не желал брать бывшего зека.

Устроиться удалось только в одну частную фирму по перевозке грузов, да и то только потому, что возглавлял фирму тоже бывший зек. Здесь Илья и познакомился с Андреем Егошевым.

3

Перепуганный неожиданно-скорым возвращением Ильи Николай Кузьмич, однако не стал сразу наваливаться на парня с расспросами. Помог ему стащить отяжелевший от дождя полушубок, стянул грязные сапоги, привёл в горницу, усадил у печи отогреваться: у Ильи зуб на зуб не попадал. Но старик чувствовал, не от холода это у Ильи…

Николай Кузьмич кусочком ваты стёр запёкшуюся на лице Ильи кровь. Рана выглядела не глубокой, скорее походила на царапину. Проходила она от правого виска через бровь и обрывалась на середине лба. Старик, смочив другой клочок ваты в остатках водки – со стола он ещё не убирал после ухода Ильи, – прошёлся по царапине, Илья лишь слегка поморщился.