– Поэтому я остался с ними. И я вспоминал тебя. Как я уже сказал, только много лет спустя я узнал, что были и другие выжившие, и я понял, что ты можешь быть жива. Но долгие годы я считал тебя погибшей. Я последовал за группой повстанцев на запад, а затем на юг, провёл несколько недель или месяцев в дюжине городов и деревень, налаживал связи, распространял послание: Мы восстанем против них. Повстанцы использовали меня как вора, шпиона – я был маленьким, мог пробираться туда, куда другие не могли. Никто не подозревает ребёнка, даже автомы. И я вспоминал тебя.

– Я тоже вспоминала тебя, – выдавила Эйла. – Я никогда не переставала скорбеть по тебе. Рядом с родителями лежал ещё один труп, и я подумала, что это ты. Я была уверена, что это ты. Должно быть, это был чей-то чужой ребёнок.

Его лицо исказилось.

– Прости, – сказал он. – Прости, Эйла, – он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. – Через... через 3 года повстанцы разделилась. Некоторые остались в Рабу, некоторые направились в Таррин, некоторые в Варн. В Рабу для меня ничего не осталось. Я решил приехать сюда, в Варн. Нам удалось пересечь границу на западе и добраться до Талена. Тогда в Талене была...

– Была? – переспросила Эйла, когда он не договорил. – Кто был?

Сторми прочистил горло.

– Девушка-бунтарка. Её звали Аннедин.

Эйла подождала, но он снова замолчал.

– И что же случилось с Аннедин?

– Я... – он резко помотал головой. – Прости. Мне не следовало её называть. Эту тайну я до сих пор не могу раскрыть.

Эйла не возражала. Всё остальное, что он рассказал ей, было настолько ошеломляющим, что историю Аннедин можно оставить на другой раз. Она не могла перестать думать о 9-летнем Сторми, прячущемся в ветвях Костяного дерева, всего обгоревшего и дрожащего. Оба пережили нападение, оба глядели в лицо смерти.

– Но я всё равно не понимаю, – она взглянула на него. – После всего этого, после столь долгого путешествия с мятежниками-людьми... как ты оказался правой рукой королевы Джунн?

– Это ещё одна тайна, – сказал он, стараясь смотреть ей в глаза. – Просто доверься мне, Эйла. Я знаю, что делаю. Королева вытащила меня из безвестности. Она дала мне...

Он замолчал, но Эйла смогла мысленно закончить предложение. Дом. Она проглотила неприятный ответ, вертевшийся у неё на языке. Однажды она уже поссорилась со Сторми, а сегодня поругалась с Бенджи. Ей нужно перестать ссориться с теми, кто ей дорог.

– Но... она же одна из них, – медленно произнесла она.

– В Варне всё по-другому. Наши Виды не такие враги, как в Рабу. Здесь мы живём и работаем вместе. Всё далеко от идеала, но так лучше. И у нас с королевой, как и у вас… общий враг, общая цель. Почему бы мне её не поддержать? Почему бы мне не остаться рядом с ней?

Как будто это говорил не он, а Бенджи. Его слова прозвенели в голове Эйлы, как колокольный звон. Она не знала, что и думать. Так долго все вокруг говорили: "Они монстры. С ними бесполезно что-то обсуждать. Держись подальше". А теперь...

Она нахмурилась:

– Тогда скажи своей драгоценной королеве, чтобы оставила Бенджи в покое. Она играет с ним, водит за нос. Не надо с ним играть, чтобы потом проглотить.

– О чём ты? – спросил Сторми.

– Вчера вечером на балу они танцевали, как влюблённые голубки, – Эйла закатила глаза. – Рядом с ней он превратился в какого-то шута.

– Понятно, – очень тихо сказал Сторми, и больше ни один из них не произнёс ни слова.

Позже тем же вечером, после ужина, Эйла проскользнула в свою комнату. В голове она продолжала пережёвывать рассказ Сторми, мысли порхали, как морские птицы. Она весь день ждала, когда сможет побыть одна. Она знала, что как только начнёт думать об этом, то уже не сможет остановиться. Рассказ брата принёс ей тихое опустошение.

Она переоделась в пижаму, откинула одеяло и замерла.

На матрасе, лежал сложенный лист пергамента.

Эйла осторожно поднесла его к свету лампы. Пергамент был пожелтевшим и потёртым, складки мягкими, как будто его разворачивали и сворачивали тысячу раз. Это было письмо, она могла сказать наверняка. Неаккуратный почерк, чернила расплылись от времени. Даже если бы она всю жизнь умела читать, она всё равно бы половину не поняла.

Эйла в растерянности села на матрас. Затем она вскочила и поспешила к письменному столу, взяла ручку и чистый лист бумаги. Она разгладила старый пергамент. Попыталась сосредоточиться на распознавании одной буквы за раз.

Через четверть часа она была почти уверена, что произнесла первые два слова.

Дорогой Сторми...

* * *

Дорогой Сторми, расскажу тебе сказку. Однажды ведьма заколдовала кучу костей, и они пускались в пляс всякий раз, когда она играла на флейте. Кости были в форме человека, кое-где не хватало нескольких кусочков; когда они танцевали, то гремели вместе, как одно целое, а когда музыка смолкала, они с грохотом падали на землю, тихие и неподвижные, как в могиле. Ведьма делала это не по какой-то особой причине – не затем, чтобы пугать окрестных жителей, разыгрывать их, или осквернить чью-то могилу. Наверное, ей просто было одиноко и просто хотелось потанцевать. Она доживала свои ведьмины дни в маленьком домике на краю поляны в глухом, тёмном лесу, и через некоторое время кости научилась танцевать под пение птиц, мягкое уханье сов и воркование голубей, а иногда даже под вой далёкого волка. И ведьма, которая до этого долгое-долгое время ни с кем не разговаривала, иногда откладывала флейту и пела любую песню, какую могла вспомнить, и тысячу других песен, какие придумывала на месте, и кости с грохотом танцевали, стуча зубами по половицам. Ведьма смеялась, и кости тоже танцевали под её смех. Именно это мне и нравится в людях: мы поём нашим мёртвым. Вся твоя. Плотью и кровью. Аннедин

10

Неужели они проделали весь этот путь напрасно? Крайер не знала, чего она ожидала найти – идеально сохранившийся дом с табличкой на двери "Здесь покоится сердце Йоры"? Как можно быть такой глупой? Даже если бы Турмалин был здесь, его могли зарыть где угодно: в высокой траве или на галечном берегу, где стояли Лео и Сиена. Возможно, его спрятали там, а затем его унесло набегающими волнами в самую середину озера, где вода чёрная и неподвижная? Может быть, он покоится на дне озера, покрытый песком и илом, как маленький кусочек неба?

Позади раздались приглушённые травой шаги. Хук. Он подошёл и встал рядом, глядя на кажущуюся бесконечной водную гладь. Даже Крайер с её зрением автомов могла различить только слабую чёрную линию на самом краю горизонта – другая сторона озера, Варн.

– Мне жаль, – сказала Крайер. – Надо было догадаться, что всё будет бесполезно.

Хук хмыкнул:

– Честно говоря, за последние пару дней я не видел своих товарищей такими счастливыми с тех пор, как... с тех пор как схватили Эррен. Найти Турмалин это сложная задача. Мы продолжим поиски, да? – он вздохнул. – Мы ведь не прекратим поисков?

"Ты мне друг? – удивилась Крайер, взглянув на него. В солнечном свете его кожа сияла. Его глаза были карими, как у Крайер, что ассоциировалось у неё с мягкой, богатой землёй, на которой могло вырасти всё, что угодно, и прорастало любое семечко. – Мы союзники. Это одно и то же?"

Нет, вряд ли.

Было немного не по себе. Крайер хотелось быть ему другом. Неужели это настолько невозможно? Что бы там ни пытался внушить ей Кинок, у неё не было пятого Столпа. У неё не было Страсти. Она насквозь автом, Рукотворное существо, безупречно задуманное. Интеллект, Органика, Расчёт, Разум. Внутри неё не было места для подобных эмоций, тоски и одиночества. Но она была такой человечной. Как ей жить в этом сосуде и не чувствовать никакой привязанности к миру и людям? Как ей жить в этом теле и не слышать в конце долгого дня низкий и хриплый голос Эйлы? Или, когда Крайер играла на арфе, а её руки будто становилась продолжением инструмента, как не чувствовать, будто все сто струн поют одновременно? Или когда Хук присматривает за детьми, которые не могли позволить себе быть детьми, которые намного храбрее Крайер, которые теряли друзей, охотятся на чудовищ и находят в себе силы петь песни о возвращении домой?