Она прикусила губу, думая о воспоминании, в которое погрузились они с Крайер: молодой Лео и Сиена в лесу, обнимаются. Теперь Эйла жалела, что не расспросила Крайер. Принцесса единственная поняла, как работает медальон; должно быть, она видела и другие воспоминания. Но... прямо перед тем, как воспользоваться медальоном, они поцеловались. (Яростно, в гневе, отчаянно, дёргая друг друга за волосы и одежду. Крайер была такая неопытная, но такая нетерпеливая и открытая.) Сразу после того, как они воспользовались медальоном, погибла Роуэн. И Эйла не думала ни о чём другом. Только о захвате дворца. Ни о чём, кроме того, чтобы вырезать сердце Крайер своими руками.
Она дотронулась до груди. Место, где должен висеть медальон – крошечное неорганическое сердцебиение, повторяющее её собственное. Когда-то медальонов было два. Сторми должен был унаследовать вторую половину этой пары, как Эйла унаследовала свою, но второй медальон исчез много лет назад. Они так и не узнали, что с ним случилось. Однажды, когда Сторми спросил об этом мать, та отказалась отвечать. Эйла всегда думала, что второй медальон просто... пропал. Может быть, его уничтожили.
Но, подумала она теперь, но...
Она вспомнила, как её затащили в кабинет Кинока, и какой шок испытала, увидев собственное ожерелье, которое потеряла всего несколько минут назад, гордо лежащим на книжной полке за его столом. Затем, уже позже, вспомнилось замешательство Крайер, её слова о том, что её ожерелье всё это время было у принцессы.
Иногда самое простое объяснение – самое правильное. Если медальон в кабинете Кинока принадлежал не Эйле, то, должно быть, это и был второй потерянный медальон.
Внутри всё скрутило. Что если Кинок тоже понял, как действует медальон, как и Крайер? Какие воспоминания он успел посмотреть? Что ему теперь известно о Турмалине? Ожерелье Эйлы принадлежало Лео, ожерелье Сторми – Сиене. Мысль о том, что Кинок будет рыться в воспоминаниях бабушки, вызвала у неё отвращение. Как будто он её изнасиловал.
– При чём тут наши бабушка и дедушка? – спросил Сторми.
– Не знаю, – пробормотала Эйла откуда-то издалека.
Погружённые в свои мысли, они ехали дальше, пока Эйла не почувствовала, что больше не может терпеть.
– Семь лет назад, в тот день, – сказала она. – Что с тобой случилось?
Зимний ветер. Шелест травы.
Он не ответил.
Расстроенная, Эйла спрашивала снова и снова, но затем посмотрела на Сторми. Его тёмно-карие глаза, столь похожие на её собственные, смотрели вперёд, поверх холмов. Челюсть была плотно сжата, рот в тонкую линию. Вся видимость профессионала-советника королевы куда-то пропала. На его месте был 16-летний мальчик. Молодой и загнанный. Её брат-близнец.
– Мне жаль, – сказал он дрожащим голосом. – Мне жаль. Я… не привык доверять людям, всё им рассказывать. Ты моя кровь – я знаю, что ты тоже через это прошла, – но иногда в это трудно поверить. Я до сих пор не могу поверить, что ты здесь.
– Я здесь, – сказала она. – Сторми, я здесь.
– Да, да…
Она с трудом сглотнула:
– Сними меня с этого адского создания, и давай поговорим.
Они пошли пешком, ведя лошадей за поводья. Эйла почувствовала себя в тысячу раз лучше, когда ноги снова коснулись земли, шурша по высокой траве. Крошечные белые цветы усеивали холмы, словно пятна тающего снега, слепни жужжали вокруг, иногда садились на лошадей, и их отгоняли взмахом ушей или хвоста.
– Ты хотел рассказать про тот день, – подсказала Эйла.
– В день нападения, после того как я спрятал тебя во флигеле... – начал Сторми. – Меня заметили люди Эзода. Они убили родителей прямо у меня на глазах. Я видел, как это произошло, я прятался за пристройкой, но, конечно, меня увидели. Я побежал. Они погнались за мной. Они должны были догнать меня за считанные секунды, но всё было в огне, если помнишь. Я побежал в самую гущу, и дым помог мне скрыться. Я засыпал себя пеплом и лёг рядом с… трупом, не знаю, кто это был. Лицо было... пепел ещё был горячим, у меня были ожоги по всему телу. Вот, – он закатал рукав рубашки, показывая Эйле кожу на руке, рябую и странно блестящую. Она тихо вскрикнула, и он снова опустил рукав. – Какое-то время я притворялся мёртвым. Из-за всего этого дыма было темно, как ночью, даже при свете дня. Я подождал, пока их больше не станет слышно, а потом побежал. Из деревни, до самого края ледяных полей. Ты помнишь Костяное дерево?
Эйла кивнула. Они выросли на севере, на границе между северным Рабу и Крайним Севером, где всё было плоско и обледенело, а растительности не было совсем. Костяное дерево было самым высоким в округе на многие мили: дерево, стоявшее сразу за деревней, давно засохшее, но по-прежнему стоявшее вертикально, с желтовато-белой, как кость, корой. Дети Делана всегда использовали его как ориентир. Беги к Костяному дереву. Сядь под Костяным деревом и досчитай до ста, пока я спрячусь.
– Я спрятался в ветвях. Я был маленьким, было темно, я знал, что они не заметят меня, пока не встанут прямо под деревом. Я хотел вернуться, забрать тебя – но я слышал их. Они перекликались, искали выживших. Всё равно пришлось бы вернуться. Нужно было… но я слишком испугался, меня парализовало страхом, у меня не было оружия. Я струсил.
– Ты не струсил, – тихо сказала Эйла. – Ты был ребёнком. Если бы ты вернулся, тебя бы тоже убили. И тогда я бы правда осталась одна.
Было так странно вспоминать тот день: темноту от дыма, запах крови и горящей плоти, рёв всепожирающего огня, звук рушащихся деревянных домов, когда огонь пожирает их фундаменты, звук смерти – когда вокруг ясный, прекрасный день, а они медленно прогуливаются по травянистым холмам. Так далеко от всего этого. Прошло 7 лет. Их разбросало по разным странам.
– Дальше вышла глупость, – сказал Сторми, прерывисто вздохнув. – Так нелепо об этом говорить, но… на мне не было пальто. Стояло начало зимы; ты помнишь, как было холодно. Я просидел в ветвях Костяного дерева всю ночь, ожидая, когда люди правителя уйдут. Было так холодно. Должно быть, я потерял сознание и упал с ветвей. Потому что два дня спустя я проснулся у костра посреди ледяных полей.
– Подожди, что? – Эйла широко раскрыла глаза.
– Меня подобрали повстанцы. Они слышали о рейде на Делан и пришли искать выживших. Наверное, они нашли меня под Костяным деревом и увидели, что я ещё жив. Они взяли меня с собой. Я был… я был единственным, кого они нашли. Они выхаживали меня, пока я не выздоровел. Я был полу-мёртв, когда они нашли меня в снегу. Хотя падение с веток оказалось удачей. Снег защитил мои ожоги от заражения. Смертельное обморожение спасло мне жизнь.
Эйла однажды тоже чуть не замёрзла до смерти, и от этого тоже спаслась.
Ей было так холодно, что это больше не казалось холодом. Она даже не горела. Она едва замечала зимний воздух, снег, насквозь пропитывающий её поношенные ботинки, кристаллики льда, которые хлестали по лицу, а кожа становилась красной и воспалённой. Она продрогла насквозь, холод пульсировал в ней с каждым слабым ударом сердца. Смутно она понимала, что именно так чувствуешь себя перед смертью.
Именно так Роуэн нашла её на заснеженных улицах Калла-дена – потерянную сироту, которой больше некуда идти.
– Мне сказали, что других выживших нет, – сказал Сторми. Его голос звучал сдержанно, жёстко, как будто он сдерживал… не слезы, а какие-то необузданные эмоции, застарелое горе. – Сказали, что все остальные погибли. Только через несколько лет я узнал, что в Делане всё же были другие выжившие. Повстанцы просто не нашли их, или, кто знает, может быть, они мне соврали. Я не знаю и уже никогда не узнаю. Но… мне было всего 9 лет. Я только что видел, как автомы убили родителей. Я был напуган, потерян и одинок. Я поверил им. Когда они сказали, что я могу присоединиться к ним, я согласился.
У Эйлы перед глазами всё расплылось. Она сжала губы и продолжала идти, переставляя ноги. Она потёрла костяшками пальцев о бок лошади. Каким бы демоническим зверем ни была лошадь, это успокаивало – большое тёплое животное, которое не испытывало ужасных вещей.
