– Шутишь, Андрюха? Немцы никогда так просто никому ничего не давали, а денег тем более. Наверняка в голове у нашего великого комбинатора немецкого разлива зародилась какая-то многоходовая комбинация, чтобы заработать ещё больше денег.

– Извини, Серёга, мы так хорошо отдохнули в Славянском… Сам понимаешь – кому в голову придёт говорить о делах в ресторане с друзьями? Кстати, тебя часто вспоминали, тех цыган вспоминали, и никто не мог вспомнить имя той красавицы. А Герман всем доказывал, что ты женился на ней. Ты сам-то её помнишь?

– Андрюха, это была Милена, – как-то особенно чувственно произнёс Сергей имя.

– Вот-вот, Милена. Мы там как только её не называли. А ты всё помнишь. Старая любовь не забывается.

– Нет, Андрюха, она была не старая любовь. Она моя первая любовь. Как в такую красавицу было не влюбиться, такую нежную и такую умную? И конечно, я был по уши влюблён.

– А действительно, почему не женился? Хорошенькая, красивая, а ещё сейчас узнаю, что она была умница и красавица. Таких женщин терять нельзя, будь она хоть цыганка, хоть негритянка. Граф Толстой взял в жёны цыганку, говорят, всю жизнь был счастлив.

– Я бы с удовольствием! Только она ни за что не променяла бы свою волю на мои скромные клетушки. Она дитя степей, а я привязан был к службе, к своему спорту. Откуда я мог знать, что скоро всё это потеряю? Её я потерял гораздо раньше.

– Действительно напрасно! – согласился Андрей. – Разве можно было потерять такую любовь?

– На то она и первая любовь, чтоб быть ей не особенно удачной.

Этой строкой известной песни и был закончен разговор. Друзья договорились встретиться на юношеском чемпионате и простились.

Сергей положил трубку телефона, и мысли его, обогнав последнюю новость, отправились в путешествие по страницам той прошлой жизни.

В тот вечер в самом центре столицы встретились четверо молодых людей, самому старшему из которых едва исполнилось двадцать два. Они – студенты столичных вузов, но главное, что их отличает от обыкновенных студентов, это то, что двое из них – известные спортсмены, и у них водятся деньги, третий – поэт и журналист, сотрудничает с известным журналом и тоже небеден, а четвёртый – тоже студент, но иностранец из демократической Германии. Судя по перечисленным аргументам, наши герои могли позволить себе посещение ресторана, для обычной братии подобное путешествие – или непозволительная роскошь, или, если кто-то и решался на подобное безумие на свою худую стипендию, то только после принятия готовности положить зубы на полку на весь следующий месяц. Наши друзья, попросту говоря, ничем подобным не рисковали.

По этим ли основаниям или по прихоти прохладного осеннего вечера, прогулка по улицам Москвы нашла промежуточную остановку у дубовых дверей «Славянского базара». Этот ресторан в центре столицы манил посетителей национальной кухней. Возможно, были ещё другие важные обстоятельства, но по традиции и по малопонятным причинам в вечернее время поужинать в ресторанах не было никакой возможности. Все столы кем-то были заказаны, а над жаждущими отдохнуть или хотя бы поужинать издевательски «хохотала» ловко устроенная за дверным стеклом табличка «МЕСТ НЕТ». Встретив у дверей холодный надменный взгляд швейцара, который, судя по внешней форме и надменному взгляду, возомнил себя генералом, они остановились, минуту-другую прислушиваясь к доносившемуся из зала пению цыган. Не тревожа почтенного стража ресторанных дверей, друзья стали о чём-то громко рассуждать, шутить, не обращая никакого внимания на «генерала», что в свою очередь, повергло его в размышления.

Словарный запас по немецкому языку из школьной программы давал Сергею возможность более или менее сносно понимать разговорную речь.

И на это «генерал» сразу обратил внимание.

– Ai du, kom hier! (Эй ты, иди сюда!) – крикнул Сергей Герману и направился к двери, подмигивая в сторону швейцара, ради которого и задумал разыграть этот спектакль. Остановившись у дверей, он продолжал «шпрехать»: – Gehorn. Das ist aine lange geschich telied zigeuneren. (Послушай, какая долгая протяжная цыганская песня).

– Gut ser dut verdehen gitarre, (Хорошо, очень хорошо изнывают гитары), – восторженно голосил немец.

– Nain nain. Du bist aine trinker. Das ist nicht gitarre. Das ist aine geige, (Нет, нет. Ты просто пьян. Это не гитары, это скрипки), – кричал Сергей и, громко смеясь, тыкал пальцем в лоб Герману.

Громко выражая свой восторг по поводу сладкого пения цыган, жестикулируя и подзывая друг друга, наши «иностранцы» подобрались поближе к двери ресторана. Они прислушивались, прикладывая ухо к стеклу, выказывали свои эмоции, ахали-охали, но этим их интерес ограничивался. Весь этот спектакль был придуман лишь для того, чтобы произвести впечатление на швейцара.

Тот, наблюдая за бесцеремонным поведением группы иностранцев (а к этому моменту у него на этот счёт сомнений не было), крутил в голове свои интересы: «Будут ли проситься впустить? Какие чаевые дадут? За какой столик их посадить, какому официанту передать? Вон тот, который по-ихнему скороговаривает, весь такой заносчивый, никого не стесняется, кричит, толкается, а второй, высокий, с таким носом, точно немец! Только у немцев бывают такие носы. Советские люди не стали бы так вести себя. Только почему они не просятся впустить? Может, не хотят отдыхать? Да нет. Иностранцы всегда ужинают в ресторане. Для них и принято резервировать столики».

В советские рестораны в вечернее время, а в большинстве из них и в дневное, случайные посетители попасть не могли. Рестораны не были битком набиты, были свободные места и столики, и даже свободные кабины и залы, но по непонятным причинам впускать граждан было не велено. Зато иностранцев, как говорится – милости просим. Такая установка существовала повсеместно, очевидно, по двум причинам: во-первых, перед иностранцами нельзя ударять лицом в грязь. Кто знает, что они потом напишут в своих буржуйских газетах? Мол, в советском городе Ейске или Саратове даже поужинать не дали. Во-вторых, и это важно для самих стражей ресторанных дверей, – иностранцы всегда щедры на хорошие чаевые.

Ну вот и назрела ситуация, да и сам «генерал» тоже созрел – и поэт медленно подкатил к нашему немцу, что-то приговаривая, жестикулируя и подмигивая.

На что Герман на чистом немецком языке, уж неважно, на каком диалекте, громко утверждал:

– Ja. Ja. Das ist zer gut. Das ist shen, (Да. Да. Это очень хорошо, это красиво), – широко размахивая длинными руками, стал зазывать он друзей.

Продолжая играть роль главного инициатора, наш поэт подошёл к стражу ресторанных дверей, пред ставился переводчиком, на чистом русском намекнул, что эти ребята приехали из братской Германии и вложил ему в руку советскую «трёшку». В принципе, если бы не было надобности держать марку, и без такого щедрого вознаграждения ресторанные двери, конечно, открылись бы, и столик на четыре персоны в хорошем уголке отыскался бы, и услужливого официанта с предложениями изысканных блюд и напитков ждать бы долго не пришлось. При виде такого роскошного выбора даже небедные наши молодые люди задумались о содержимом своих карманов и решили заказать исконно фирменное, но сносное по цене блюдо – пельмени по-русски. (Как будто бывают пельмени французскими или китайскими). Просто, но со вкусом.

Герман придумал ещё и легенду. Он сочинил целую историю, путая русские и немецкие слова, пытался блеснуть в красноречии, рассказывая о том, как его отец, известный финансист из министерства финансов ГДР, ужинал здесь, у них в ресторане, ел фирменные пельмени под русскую водочку, очень остался доволен и сильно хвалил. Официант кивал, давая понять, что ему всё ясно, временами поглядывал на поэта, чтобы тот переводил, в конце концов выразил своё одобрение удачным выбором, поклонился и ушёл. И на самом деле, нет ничего удивительного в том, что в ресторане с названием «Славянский базар» в центре столицы исконно русские пельмени избраны быть фирменными. Но и этого было бы недостаточно, если бы не старания поваров придать этой простой снеди изысканный вкус. В ресторане фарш готовили в определённых пропорциях из мяса говядины, свинины, баранины и курицы, сдабривали приправами, луком и чесноком и вручную заворачивали фарш в тесто, приготовленное по особому рецепту. Всё это помещали в глиняные горшки, а вместо крышки сверху залепляли лепёшкой и томили в печи при определённой температуре строго отведенное время.