Госпожа Моосгабр сидела неподвижно на стуле, таращила глаза и молчала. Молчала и смотрела на полицейских. И полицейский, который писал, кивнул и сказал:

– Да, да, это так, полиция должна знать все, госпожа Моосгабр, это ее главная задача. Дурная, возможно, скажете вы, потому что она вмешивается в промысел Божий. Потому что угрожает частной жизни. Но честная полиция ей не угрожает.

– В данном случае, – сказал другой, который не писал, – вам повезло, что мы многое знаем. Чем больше мы узнаем, тем для вас лучше. Поэтому мы и пришли. Итак, значит, родились вы в Феттгольдинге в предгорье Черного леса, дважды были в Кошачьем замке. Вы ходили собирать хворост в Черный лес, но только на опушку, заходить в глубь леса боялись. Отец работал в наследственных княжеских поместьях тальских. Покидали вы Феттгольдинг два раза, один раз – когда определились в экономки здесь в городе, на «Стадионе», а второй – когда вышли замуж за возчика на пивоварне…

– Меж тем вы помогали отцу ухаживать за курами и кроликами, – сказал второй полицейский, – в лесу вы высаживали деревца, в общественной кухне варили обед для детей земледельцев. Вам было примерно лет двадцать пять. Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский и быстро встал со стула, – сколько вам было, когда вы впервые побывали в Черном лесу?

– В Черном лесу? – спросила госпожа Моосгабр изумленно. – Откуда мне это знать? Я была, верно, совсем маленькая, – сказала она и чуть подвинулась на стуле, – я ходила туда с матерью за хворостом, туда ходила вся деревня, по ягоды тоже, Черный лес начинается сразу за Феттгольдингом.

– И его опушка тянется на двадцать километров, – холодно сказал полицейский, который все время стоял, – вы были совсем маленькая, ходили с матерью за хворостом или по ягоды, насколько глубоко вы в этот лес тогда заходили…

– Насколько глубоко заходила, – изумилась госпожа Моосгабр, – откуда мне знать, ведь тому без малого век. Я сказала вам, что бывала на опушке, далеко в лес никто не ходил. Там можно было заблудиться.

– Да, заблудиться, – кивнул полицейский, – это бесконечные леса. К тому же еще темные, черные, буквально… – и полицейский слегка улыбнулся во второй раз, – буквально наводят ужас. Госпожа Моосгабр, – сказал он решительно, – что вам тогда в том лесу повстречалось?

– Повстречалось? – выдохнула госпожа Моосгабр. – Тогда? Когда я там была в первый раз? Когда я была совсем маленькая?

Госпожа Моосгабр сидела на стуле, смотрела куда-то в пол, словно что-то обдумывала, и трясла головой.

– Что мне повстречалось? – трясла она головой. – Тому без малого вечность. Могу ли я это помнить? Может, какой-нибудь карлик или дух, откуда мне теперь знать?

– Не могла ли это быть, – сказал сейчас второй полицейский, который сидел и писал, – мышь?

– Мышь? – изумилась госпожа Моосгабр. – Мышь? Мышь в Черном лесу? Откуда мне теперь знать? Может, и есть лесные мыши, – тряхнула она головой, – но откуда мне теперь это знать?

– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, который стоял, – именно мышь. И возможно, какая-то огромная мышь.

– Вы имеете в виду какую-нибудь крысу? – спросила госпожа Моосгабр.

– Даже больше, чем крысу, – быстро сказал полицейский, – мышь величиной с крупного зверя.

– Не знаю, – сказала госпожа Моосгабр сухо. – Этого я уж не знаю, – повторила она, – может, я когда-то читала какую-то сказку, где было что-то подобное, не знаю. Может, еще в школе в Феттгольдинге. Но я помню только один стишок, который мы там учили, о старушке слепой. Как она из церкви бредет и дорожку клюкою никак не найдет…

– Да, – кивнули полицейские, и потом тот, который стоял, сказал:

– Все это ваше раннее детство. А что было потом? Недолгое время вы были в городе экономкой, потом вернулись к родному очагу, сажали деревца, помогали дома, варили обед. В Кошачий замок в это время вы уже не ходили… а знаете ли вы, – спросил он вдруг холодно, – почему этот замок называется Кошачий?.. – А когда госпожа Моосгабр покачала головой, сказал: – Есть такое старинное предание. Предание, что там якобы было видимо-невидимо мышей. Видимо-невидимо, наверное, сколько у вас тут. Только тогда в том замке их не ловили на приманку, а туда ходил крысолов. Поэт Вергилий Цикл написал об этом стихотворение, но это так, к слову… Короче, в Кошачьем замке в третий раз вы не были, а были ли вы тогда в Черном лесу, это уже не важно. Видели ли вы когда-нибудь позже какого-нибудь огромного зверя, похожего на мышь?

– Какого-нибудь огромного зверя, похожего на мышь? – спросила изумленно госпожа Моосгабр и чуть подвинулась на стуле. – Этого уж не знаю. Где мне было его видеть? В зверинце я никогда не была, ни с детьми, ни с мужем, когда еще жив был, когда был возчиком на пивоварне.

– Ну хорошо, оставим это, – кивнул полицейский, который стоял, а тут наконец сел, – оставим это, достаточно. Вы теперь убираете могилы к Душичкам, правда?

– Убираю, – сказала госпожа Моосгабр, – я должна получить хвою и цветы, навестить могилу Фаберов и еще сходить в Дроздов под Этлихом, может, нынче, первый раз в жизни поеду туда автобусом, наверное, грош-другой у меня найдется для этого.

– Вот именно, – кивнул полицейский и посмотрел на мышеловки на диване, – в Дроздов под Этлихом, где похоронен ваш муж, возчик на пивоварне. Он погиб на той короткой войне, что однажды была… А вы уверены, что он похоронен в той могиле под Этлихом? Вы уверены, что это ваш муж?

– Святый Боже, – сказала госпожа Моосгабр и встала со стула, – наверное, я ослышалась, это уже свыше всяких сил. Святый Боже, – сказала она стоя, но голос ее был спокойный, холодный, – по-вашему, значит, мой муж похоронен не в Дроздове под Этлихом. И я туда… двадцать или сколько-то лет езжу на могилу суслика.

– Госпожа Моосгабр, – сказал полицейский, который писал, – в прошлый раз вы сказали, что, выйдя замуж, оставили свою девичью фамилию. Что ваш муж взял вашу.

– Муж взял мою, – кивнула сухо госпожа Моосгабр и снова села на стул, – Медард Моосгабр.

– А в девичестве вас как звали? – спросил второй полицейский.

– Святый Боже, конечно, Моосгабр, а как же еще, – изумилась снова госпожа Моосгабр, – Наталия Моосгабр, я же говорю вам, что оставила свою фамилию.

– Хорошо, – кивнул полицейский, который писал, – однако как вообще звали вашего мужа? Как его звали до свадьбы?

– Медард Кладрубский, возчик на пивоварне, – сказала госпожа Моосгабр очень холодно, сухо, и в кухне снова наступила тишина.

Потом полицейские сказали:

– Кладрубский, очень странная фамилия. Это какая-то не наша фамилия…

И снова наступила тишина.

– Что ж, хорошо, – сказали затем полицейские, – вы хотели быть не только экономкой, но и продавщицей. Иметь киоск, торговать, не правда ли?

– Иметь киоск, – сказала госпожа Моосгабр. – Торговать. Ветчиной, салатом, лимонадом, об этом я уже говорила, любой это знает.

– Хорошо, – кивнул полицейский, – и вы на этот киоск копили гроши?

– Копила гроши, – сказала госпожа Моосгабр, – у меня было немного грошей.

– У вас было немного грошей, – кивнул полицейский, – эти гроши вы накопили, когда во второй раз были в Феттгольдинге – ходили высаживать деревца и варили детям земледельцев обед, и еще когда служили экономкой в той семье на «Стадионе». Но почему вы потом перестали копить и так и не купили киоск?

В кухне снова воцарилась тишина. Госпожа Моосгабр снова встала со стула и подошла к буфету. Там она остановилась и молча уставилась на мышеловки на диване.

– Почему же вы перестали копить? – минутой позже снова спросил полицейский. – Почему вы не купили киоск, о котором так мечтали, вам расхотелось, или что?..

– Не расхотелось, нет, – наконец покачала головой госпожа Моосгабр, – просто не получилось. Эти несколько грошей, что я отложила на киоск, забрал Везр… Ему тогда было семь…

Полицейские вздохнули, и снова воцарилась тишина. Потом тот, который писал, сказал:

– Значит, вы копили и после свадьбы. А когда Везр забрал у вас деньги… вы уже перестали копить? Вы отступились от этого?