Вскоре их шаги стали не слышны на улице, будто шаги духов.

* * *

Госпожа Моосгабр посмотрела на перевязанную толстой веревкой пачку газет на столе, потом дотронулась до них, словно не верила своим глазам. Она не верила своим глазам, хотя эта пачка действительно лежала здесь на столе и ко всему еще была так безупречно сложена, словно сошла с машины, а название «Расцвет» так и сияло черной типографской краской. Госпожа Моосгабр никогда не покупала газет и редко читала их – разве что иногда кто-нибудь из соседей, привратница или Штайнхёгеры, давали ей их для растопки, и на этом дело кончалось. А уж выйти на улицу и продавать газеты – такое госпоже Моосгабр и вовсе не снилось. Да и могла ли она поверить, что тут ей оставили двести экземпляров, за которые она получит, если, конечно, продаст, целых сорок геллеров! Она посмотрела на заголовки на первой странице под веревкой и мало-помалу стала их – через веревку – читать. Сверху был заголовок: «Министр полиции Скарцола был принят председателем Альбином Раппельшлундом. Не угрожают ли нашему дорогому отечеству разногласия?» А под этим заголовком были два других: «У кратера Эйнштейн заканчивается строительство современной тюрьмы для 500 депортированных убийц. Они приговорены к пожизненному заключению в скафандрах». И рядом: «Новые сведения о репетициях „Реквиема“. Его разучивают тысяча музыкантов и тысяча певцов. Дата премьеры пока неизвестна». Под этими статьями была еще одна, но прочесть ее всю было нельзя, так как газета была сложена пополам. Заголовок звучал так: «Народ хочет видеть княгиню».

Госпоже Моосгабр припомнилось, что вроде это та статья, на которую указал Везр, когда советовал ей, какой заголовок выкрикивать, чтобы люди рвали газету из рук, и она тряхнула головой. Статья о том, что тысяча музыкантов и певцов что-то разучивают, была, верно, и о госпоже Кнорринг, и о господах Смирше и Ландле из Охраны. «Это про то, что они играют на валторнах и поют, – подумала она. – Современная тюрьма на пятьсот убийц у какого-то кратера… – госпожа Моосгабр лишь тряхнула головой. – Это на Луне, и это, наверное, новое достижение», – подумала она. Первую статью о министре полиции, о приеме у председателя и о разногласиях в стране она просмотрела лишь мельком.

Госпожа Моосгабр взглянула на часы, было четверть третьего. Она вспомнила, что когда идет в это время по улице – хотя бы в кооперацию за хлебом, – то действительно видит продавцов, выкрикивающих последний выпуск «Расцвета», вспомнила и то, что у этих продавцов действительно в два счета раскупают газеты. И госпожа Моосгабр решилась.

Она быстро надела старый платок, кофту и туфли без каблуков, в длинную черную юбку положила ключи и карточку с адресом «Расцвета», окинула беглым взглядом пакет на буфете, схватила пачку газет за веревку – и пошла.

Было по-прежнему хорошо, стоял прекрасный сентябрьский день, светило солнце, было тепло. Госпожа Моосгабр пробежала с пачкой газет тремя убогими улицами и там в конце их, близ перекрестка у торгового дома «Подсолнечник», где начиналась новая часть Блауэнталя, на минутку остановилась. Пачка газет была довольно тяжелой, светило солнце, было тепло, на минутку она положила пачку на землю. И тут мелькнула в голове мысль о том, о чем она почти забыла: колодец! «Где-то здесь поблизости есть колодец, и никто не знает, что в нем клад. Об этом нельзя говорить, – сказала она себе, – но привратнице я, пожалуй, могла бы намекнуть. Спросить, что она об этом думает. Уж не обман ли это, как с тем „Ри…“?» Она подняла газеты с земли и продолжила путь. На зеленый свет перешла перекресток по белым полосам на асфальте и дошла до угла главного проспекта, посреди которого была редакция «Расцвета», а в дальнем конце проглядывалась площадь Альбина Раппельшлунда с его статуей. Госпожа Моосгабр посмотрела на киоски из стекла и пластика, у которых стояли люди, пили лимонад и, наверное, ели мороженое – конечно, людей было мало, был послеобеденный час, – и остановилась. Положила пачку газет на землю возле стены и стала развязывать веревку.

«А вот продам ли? – спрашивала она себя. – Что ж, придется выкрикивать. Я еще никогда газет не продавала, как скажу привратнице, она аж глаза вытаращит. Надо было ей сразу сказать, она бы со мной пошла». Пока госпожа Моосгабр развязывала веревку – она и вправду была толстая, что твой лошадиный кнут, и газеты были ею несколько раз перевязаны, – люди прохаживались за ее спиной, но никто не обращал на нее особого внимания. И все же некоторые обратили внимание, что какая-то старушка в старом платке, блузке, длинной черной юбке и туфлях без каблуков развязывает на земле у стены газеты. Когда временами госпожа Моосгабр поднимала голову и осматривалась, она замечала таких людей, и ей казалось, что они, проходя мимо, нарочно замедляют шаг. Вдруг ей померещилось, что неподалеку от угла, где она стоит и развязывает веревку, в каком-то проезде или проходе прячутся какие-то люди, которые тайно следят за ней. Она внимательно посмотрела в ту сторону, потом на киоски, но никого не увидела. Только у киосков стояли несколько человек, пили лимонад и, наверное, ели мороженое. Она снова нагнулась, чтобы развязать последний узел, и в ту минуту подумала, что, возможно, многие за ее спиной уже ждут не дождутся, когда она начнет выкрикивать и продавать. «Удивительно даже, – подумала она, – я всегда хотела продавать салат, ветчину, лимонад, иметь киоск. Киоска у меня нет, и все-таки я буду продавать. Как скажу привратнице, она аж глаза вытаращит». Наконец она развязала пачку газет, скрутила толстую веревку и положила в карман юбки – она едва там уместилась, – потом взяла несколько газет, остальные оставила лежать у стены за спиной, выпрямилась и в первый раз открыла рот.

– «Расцвет», дневной выпуск, – кричала она, совершенно не узнавая своего голоса – так странно он звучал здесь на улице, на углу перекрестка и главного проспекта. Госпожа Моосгабр еще ни разу в жизни вот так на улице, по доброй воле, ничего не выкрикивала… – «Расцвет», дневной выпуск, – кричала она, – новая тюрьма на Луне, министр полиции, раскол, народ хочет видеть княгиню… – И люди стали останавливаться.

Первым подскочил какой-то плешивый человек и сунул госпоже Моосгабр монету. Госпожа Моосгабр поняла, что это полгроша, и тут же подумала, что у нее нет денег, чтобы давать сдачу с более крупных монет.

– Господин, у меня нет сдачи, – сказала она, и плешивый человек, опустив руку, без слов отошел. Но тут же подошли другие. Госпожа Моосгабр давала им газеты, а они совали ей в ладонь четвертаки. Один дал пятак, и госпожа Моосгабр вернула ему три четвертака. А когда покупать уже перестали, она закричала снова: – «Расцвет», дневной выпуск, народ хочет видеть княгиню, министр полиции, на Луне – тюрьма…

И вот уже к ней подвалили следующие, и госпоже Моосгабр вскоре пришлось нагнуться за другой пачкой, и четвертаки сыпались ей в ладонь, и она думала: «Вот я и продаю, продаю, пусть не салат, не ветчину, не лимонад, и у меня нет киоска, но я продаю. Газеты». И было ей как-то очень приятно. И то, что произошло, произошло, пожалуй, в эту самую минуту, но можно ли в такую страшную минуту измерить время, а это и вправду было страшно…

Вдруг кто-то на тротуаре, в нескольких шагах от госпожи Моосгабр, крикнул. Крикнул ей, госпоже Моосгабр, – она стояла у стены, за ее спиной лежала пачка газет, и про себя говорила: «Вот я и продаю…», крикнул ей, госпоже Моосгабр, крикнул также в толпу, которая текла мимо, крикнул и в воздух, как кричат на улицах некоторых более счастливых стран, объявляя тревогу.

Госпожа Моосгабр увидела, что вдруг перед ней стали останавливаться люди, но останавливаться не так, как до сих пор, когда покупали газеты, она увидела, что эти газеты, этот «Расцвет», который она продает, многие уже держат в руке… и тут вдруг услышала новые выкрики, шум и грохот, и у нее перед глазами замелькали поднятые кулаки. Она не понимала, что происходит. А не уснула ли она на этом углу, не снится ли это ей, не рухнул ли где поблизости дом? Она сжала в руке несколько номеров, словно это была соломинка, за которую хватается утопающий, но тут вдруг перед ней вырос какой-то незнакомый мужчина и страшным голосом заорал.