Поздний вечер под Светло-Христово воскресение.

Свет дешевой лампы на краю большого стола, на котором лежит светлая юбка неоконченного платья, освещает маленькую, худощавую женскую фигурку, склонившуюся над тихо постукивающей швейной машинкой, и захватывает часть небольшой, очень скромно убранной комнаты. В темном углу ее виднеется детская кроватка.

Хозяйка этой комнаты, нанимаемой от жильцов, — наборщика с женой и двумя детьми — Надежда Порфирьевна Иванова, «девица, дочь статского советника», как значится в ее виде на жительство, — торопливо доканчивает щегольское платье. И то она с ним запоздала! Обещала принести в пятницу и затянула до самого праздника. Но что было делать? Как назло, несколько дней тому назад вдруг захворала маленькая Катя, и Надежда Порфирьевна бросила работу. Она не отходила от больного ребенка целых два дня, встревоженная и огорченная при виде этого быстро осунувшегося личика с лихорадочным румянцем на щечках и с потускневшими глазками, глядевшими из-под длинных ресниц с выражением беспомощной покорности. По временам, особенно ночью, Надежду Порфирьевну охватывал ужас отчаяния при мысли, что эта девочка, единственное существо в мире, привязывающее ее к жизни, вдруг может умереть. И она со страхом вглядывалась в спящую девочку, щупала горячий лоб, и слезы невольно текли по ее лицу. Напрасно доктор, молодой, симпатичный, чахоточный брюнет, успокаивал Надежду Порфирьевну, уверяя ее, что пока ничего серьезного нет. Только сегодня утром, когда девочка проснулась веселая, с светлыми глазками, и доктор сказал, что она через день будет совсем здорова, Надежда Порфирьевна успокоилась и принялась наверстывать потерянное время. Шила она почти без перерывов, с утра.

За такой работой она просиживает целые дни, вот уже скоро шесть лет, не замечая как подтачивается ее здоровье. Впереди — та же вечная работа с скромными надеждами принять двух-трех мастериц. Но Надежда Порфирьевна не жалуется на тяжесть работы. Напротив! Она благодарит судьбу за то, что случай научил ее мастерству, которое дает ей заработок хотя и небольшой, но более обеспеченный, чем неверные заработки интеллигентного труда. Испробовала она и его и намучилась. Теперь она может кое-как жить со своей любимой девочкой и, главное, не разлучаться надолго с этой полусироткой, без имени отца, брошенной, как и мать, на произвол судьбы.

Обыкновенная история! Был женихом, уверял в любви, говорил красивые фразы, хотел жениться и поступил, как негодяй!

Надежда Порфирьевна недаром пользуется среди клиенток репутацией искусной портнихи. У нее много изящного вкуса и фантазии. Она умеет сочинять костюмы и выбирать, что к лицу. Платья, сшитые ею, сидят безукоризненно и так изящны, что некоторые ее заказчицы выдают их за работу французского магазина. Работа у нее не переводится. Она добросовестна и не дорого берет за фасон.

Машина тихо постукивает среди тишины. Маленькая бледная рука безустанно вертит колесо, а красивые тонкие пальцы другой руки придерживают светлую шелковую материю, над которой быстро ходит игла.

Надо спешить!

Уж сегодня перед обедом приходила горничная от Сокольниковых. Надежда Порфирьевна заметила, с каким изумленным вниманием оглядывала она девочку.

«Вот ты какая!» — как будто говорил ее наглый взгляд, когда она спрашивала о платье.

— Завтра в одиннадцать часов принесу. Завтра барышня будет в новом платье. Так и скажите ей.

— Барыня просила, чтобы беспременно. Барыня сердится!

— А барышня?

— Барышня? — переспросила горничная, высокая, некрасивая пожилая девушка, одетая не без претензий. — Они упрашивали не посылать к вам. И как еще упрашивали! Она ведь жалеет человека, наша барышня. Это все генеральша кипятится.

«Милая!» — мысленно поблагодарила Надежда Порфирьевна барышню.

— Будьте так добры, скажите барышне, что…

Она вдруг спохватилась и оборвала речь.

— Что сказать?

— Нет, ничего не говорите. Я завтра сама объясню ей, почему запоздала.

— Какой славный ребеночек! — с неожиданной фамильярностью сказала вдруг горничная, как-то подчеркивая слова и улыбаясь…

И не дождавшись ответа, проговорила:

— Так вы будете завтра с платьем, Надежда Порфирьевна?

— Буду.

Она слегка поклонилась и ушла, думая с злорадством:

«Вот они, благородные! А какой тихоней казалась. Никак не подумала бы!»

И шла домой довольная, что может сообщить барыне пикантную новость о портнихе, которую господа так ласково принимали, особенно барышня.

Надо спешить!

Работы оставалось, впрочем, уже немного. Юбка и большая часть лифа готовы. Надо прикончить лиф и сделать отделку. К раннему утру все будет готово. Она поспит часа два, три, обрадует Катю хорошеньким яичком и игрушкой, уберет комнату и отнесет платье. Наверно Людмила Алексеевна останется довольна обновкой. Она знает ее требовательный и изящный вкус и знает, чем угодить ей!

И у портних есть свои любимицы. Надежда Порфирьевна всегда особенно старается для барышни Сокольниковой и с любовью художника шьет для нее. Она любимая ее клиентка, эта изящная блондинка с хорошенькой, словно выточенной головкой, окаймленной чудными белокурыми волосами, отливавшими золотом, стройная, гибкая, грациозная, с красивым бюстом, на котором так отлично сидит лиф, с тонкими чертами нежного, подернутого розоватым отливом лица и с этими ясными и добрыми большими синими глазами, которые всегда так тепло и участливо глядят на Надежду Порфирьевну.

Эта милая девушка точно угадывает не одну только горечь ее тяжелого существования, но и тайну ее разбитого сердца, и с особенной, чисто женской, чуткой деликатностью говорит с Надеждой Порфирьевной, усаживая ее в своем уютном, роскошно убранном, будуаре-гнездышке, говорит, согревая нежной лаской, и сама как-то вся притихает в ее присутствии, точно смущаясь, что она такая веселая, беззаботная, жизнерадостная и счастливая в то время, как перед ней такое несчастное создание.

Она стала еще нежней и сердечней после того, как однажды, месяца четыре тому назад, заехала в первый раз к Надежде Порфирьевне, чтобы посоветоваться насчет выбора материи на платье. Она вошла и смутилась до слез, совершенно неожиданно для себя увидав около работавшей Надежды Порфирьевны маленькую Катю, как две капли воды на нее похожую. Молодая девушка с необычайной порывистостью поздоровалась с матерью и, усадив к себе на колени девочку, стала с горячей нежностью ее целовать.

И бедная обстановка, и сиротка-девочка, и маленькая, бледная, с поблекшими щеками Надежда сама несколько смущенная, благодарным взглядом отвечающая молоденькой девушке за ласку ребенку, — все это до того взволновало Людмилу Алексеевну, что слезы подступали к горлу. Перед ней внезапно раскрылась тяжелая интимная драма, и она поняла, сколько энергии и самоотвержения было в этом хрупком существе, в этой маленькой Надежде Порфирьевне, шьющей такие превосходные платья, чтоб взрастить свою девочку. А сколько пережила она горя и оскорблений?

Как хотелось в эту минуту Людмиле Алексеевне помочь чем-нибудь этой покинутой женщине. Но что она может сделать и как помочь? Она чувствовала, что Надежда Порфирьевна не из тех, которые примут помощь?

Эта молодая нарядная барышня просидела у Надежды Порфирьевны полчаса и все извинялась: не стесняет ли она? Ей видимо так хотелось посидеть! И она слушала с благоговейным вниманием шутливые рассказы Надежды Порфирьевны о ее затворнической жизни, всегда за платьями, о ее чтении урывками… В ее речах не было и тени жалобы… Жизнь ее вовсе не такая печальная, как верно думает Людмила Алексеевна.

— Но все-таки вам тяжело…