Ему ответил дружный рев хриплых голосов, хотя воины устали не меньше, чем их царь. Тисамен видел, что они едва держатся на ногах от утомления и недостатка еды, но стоят. Видел бы это Павсаний!

– Стоило ли приводить их сюда? – спросил Тисамен по дороге в город.

Плистарх повернулся к нему и уверенно произнес:

– Стоило. Если бы я позволил афинянам увидеть… Если бы они поняли, как мало нас осталось, мы потеряли бы больше, чем несколько районов! Гордость моих людей не так легко забыть. Кто знает, на что могли осмелиться афиняне? Царь Архидам позвал на помощь, когда город горел и наши илоты бегали, как безумцы, с окровавленными руками. Я не стану винить его, хотя кое-кто может сказать, что он обесчестил нас всех. Если бы ты родился спартанцем, то, наверное, понял бы. Сегодня я показал афинянам силу, потому что без силы мы ничто. – Плистарх пожал плечами. – Я знаю, кто наши союзники, а кто нет. – Он потер грудь большим пальцем, как будто там у него чесалось, и при этом дышал медленно и осторожно. – Этот год пройдет. Мы заново отстроим город. Вот что важнее всего.

Люди, колонной вступавшие в Афины, не смеялись и не болтали, как в то время, когда покидали город. Они миновали перешеек и благополучно оставили позади огромный полуостров, однако в рядах афинян было много задумчивых лиц. Никто из них прежде не встречался с вооруженными спартанцами и уж точно не попадал к ним в окружение. Они выступали из Афин как союзники, и обида за себя и за родной город жгла сердца.

Перикл прошел с Кимоном и со своими друзьями через ворота Дипилон, затем по открытому пространству Агоры к зданию совета, стоявшему на ее краю. Все места там уже были заняты – весть о прибытии колонны летела впереди нее. Избранные представители Афин ждали внутри, желая узнать, почему их гоплиты вернулись так быстро. Без сомнения, на рынках и в лавках в этот самый момент люди шепотом передавали друг другу самые невероятные слухи.

Перикл качал головой, видя, как изменился Кимон. Его друга унизили, прогнали, словно выпоротого мальчишку. Спартанцы должны были броситься ему на шею со слезами благодарности на глазах, но они этого не сделали, а поступили по-своему, каким бы неестественным это ни казалось.

Остановившись у подножия лестницы, Кимон обвел взглядом здание совета. За спиной у него осталась Агора, где собиралась толпа людей, жаждавших узнать, что произошло. Скифские стражники сурово озирали толпу со своих постов на возвышении и теребили рукояти мечей в нервном ожидании недоброго. Их не особенно любили. Всякий возникавший в городе бунт неизменно приводил к тому, что скифов били.

– Просто скажи им правду, а если посмеют осуждать тебя, спроси, как поступили бы они, – посоветовал Перикл.

Его друг Зенон согласно кивнул и добавил:

– Или спроси – неужели они хотели бы исполнить волю Спарты?

Остальные, недоумевая, повернулись к нему, и Зенон пожал плечами. Этот маленький человек вырос в греческой колонии к югу от Рима. Мало кто из знакомых Периклу людей обладал более острым умом. Зенон мог сравняться в этом даже с Анаксагором, который стоял рядом, возвышаясь над ним.

– Кимон всегда поддерживал Спарту, – объяснил Зенон. – Спартанцы назначили его своим представителем в Афинах, почему он и носит копис. Они наверняка понимали, что колонну с помощью поведет именно он и потому утратит значительную часть своего авторитета, когда афинян отправят домой. – Зенон взглянул на Кимона. – Разве нельзя предположить, что они хотят уничтожить тебя – подорвать репутацию афинского архонта и стратега?

– Зачем им… – начал было Кимон.

Анаксагор не дал ему договорить. Когда они с Зеноном спорили, мысли их двигались так быстро, что другим людям с трудом удавалось вставить хоть слово.

– Ты полагаешь, это война? – спросил Анаксагор. – Или месть за Павсания?

Анаксагор родился в Ионии, в греческой тени имперской Персии. Он принес свою неудовлетворенность в Афины, чтобы добиться там положения и успеха. Ему довелось дважды стать свидетелем разрушения города. Как и у Перикла, у Анаксагора была молодая жена и маленькие дети. Как у них всех. Сама возможность конфликта со Спартой была здесь как дуновение холодного ветра.

Один из скифских стражников нетерпеливым жестом показал им, чтобы поднимались. Другой, повернув голову, слушал какие-то указания служителей совета из зала.

– Мы разбили персов, – задумчиво произнес Зенон. – Павсаний примчался в Спарту и получил обвинения в продажности, предъявленные нами, и спартанцы замуровали его в храме. Нам не стоит недооценивать таких людей – ни их ум, ни глубину ненависти.

– Мне нужно идти, – быстро проговорил Кимон, обрывая готовую завязаться полномасштабную дискуссию. – Не думаю, что это некий хитроумный замысел или что Спарта угрожает нам. Люди, которых мы видели, выглядели какими-то… потрепанными. Подозреваю, что землетрясение оказалось гораздо более разрушительным, чем нам говорили. Ты видел дома и храмы у дороги к югу от города. Представь, что, должно быть, творится в городе.

– Вероятно, они не хотели, чтобы мы это увидели… – сказал Зенон.

– Они очень гордые, – кивнув, вставил Анаксагор. – Это может объяснить, почему они пожелали разозлить своего самого сильного союзника.

Кимон раздраженно перевел взгляд с одного на другого, затем посмотрел на Перикла:

– Значит, они могут быть слабы… или сильны! Очень хорошая мысль, друзья. Еще что-нибудь подскажете? Совету нужно возложить на кого-нибудь вину за потраченные деньги. Полагаю, это буду я.

Он увидел, что Зенон со вздохом склонил голову, выражая согласие, и пошел между колоннами в зал. Агора заполнялась толпой народа, и трое оставшихся за спиной Кимона поспешили за ним. Сидячих мест для их не найдется, но за пару монет скифские стражники позволят им постоять внутри.

Направляясь к имению, Перикл дал себе волю волочить ноги. Копье он держал в руке и использовал его, как пастушеский посох. Отцовский щит висел за спиной, ни одной новой царапины не добавилось к его славной истории.

Солнце садилось, день выдался долгий. И прошел плохо. Перикл едва верил, что Эфиальт так жестоко обошелся с Кимоном в зале совета, обливал презрительными насмешками каждое принятое архонтом решение. Хотя это раз и навсегда доказало, что между ними существует взаимная неприязнь, дородный стратег получил большую поддержку. Эфиальт потребовал, чтобы решение приняло Афинское собрание, и большинство членов совета согласились с ним.

Кимону приказали еще раз явиться на Пникс, его судьба была в руках афинян. Перикл на ходу бормотал себе под нос проклятия. Он прошел мимо группы торговцев, те, видимо, узнали его, кивнули и проводили взглядами. Он улыбнулся, изображая, что спокоен. Внутри же у него все кипело. Один раз он уже спас Кимона от козней Эфиальта. Но тогда у него имелся серьезный контраргумент – великая победа над персами.

Подойдя к железной двери во внешней стене имения, Перикл постучал в нее и стал ждать шаркающие шаги Маниаса. Поход в Спарту было трудно оправдать, учитывая, чем он закончился. Эфиальт зачитал список трат – ошеломляющие суммы. Одно только жалованье и прокорм пяти тысяч человек могли опустошить казну менее значительного города.

Кимон выдвинул исходный довод о необходимости оказать помощь союзнику, но был осмеян. Что бы ни замышляла Спарта, совет и Афинское собрание бушевали в яростном негодовании. Спартанцев они осуждать не могли, поэтому их гнев должен был пасть на кого-то из своих.

Ожидая у двери, Перикл кусал губу. Кимон ему друг, но он же и лучший в Афинах полководец. Если Зенон прав и им грозит война…

Перикл поднял взгляд. Пора бы уже Маниасу появиться. Через мгновение он снова постучал в дверь и крикнул:

– Маниас?

Наконец послышались шаги, но быстрые и легкие. Над стеной появилась взлохмаченная голова одного из молодых домашних рабов.

– Открывай ворота! – крикнул парень кому-то внутри.