Вот так, соотнося одно с другим, Аглая пыталась понять, где находится она, куда ей нужно с учетом изменившейся за день обстановки, и как все, что она видит и слышит, соответствует карте. Приняла решение, вернулась к отряду и поменяла порядок движения, разделила на несколько групп поменьше. Выделила головной дозор, разъяснила его командиру маршрут. Определила свое место в первой, за головным дозором, группе из полусотни человек, место заместителя – в последней. Довела до старших групп порядок действий по различным ситуациям. Убедилась, что в каждой группе не меньше трех человек знают пароль и отзыв, которые с полуночи вступят в действие. Приходится считаться с тем, что не во все подразделения вовремя дойдут посыльные, поэтому люди затвердили и те пароли, что были с восьми вечера до полуночи.

На все это ушло еще с полчаса. Увидев, что время перевалило за полночь, Аглая скомандовала начать движение. Такой крупный отряд она вела через фронт впервые. Шли спешившись, ведя лошадей в поводу, тяжелораненых везли на санях. Под ноги начали попадаться обледенелые трупы в иностранных и русских шинелях, фабричных и домашних бекешах и полушубках. На снегу темнели кровавые пятна и чернели ямы снарядных воронок. Всполохи ракет отблескивали на множестве стреляных гильз.

Шедшие часто останавливались по коротко мигавшему впереди сигналу головного дозора. Электрические фонари с синим светофильтром были в каждой группе у замыкающего. Ему шепотом по цепочке передавали сигнал, и он отсвечивал своим фонарем назад. Два коротких – стой, один длинный – продолжаем движение. На очередной остановке от дозора пришел посыльный:

– Впереди наши!

– Тихо! – об этом не следовало вот так сразу сообщать всем. От воодушевления люди могли позабыть про осторожность, а до спасения на самом деле еще далеко – хвост колонны позади почти на версту. Сейчас предстояло потихонечку протаскивать по найденному маршруту одну группу за другой, как слабую нитку через тесное игольное ушко.

Пока бойцы рейдового отряда проходили через свой передний край, Аглая повстречала в неглубоком окопчике передового охранения командира роты, на которую им посчастливилось выйти.

– Ну ты и везучий, чертушка! – засмеялась Аглая. – В Народной армии десятки рот, а вышла я прямо на твою!

– А это не моя рота, – конопатое лицо Лексы расплылось в довольной улыбке. – Это добровольцы. И я доброволец. Подойди вы на четверть часа позже, тут уже никого бы не было. Я бы их увел.

– Как это? Почему?

– Общий отход. Грузятся на разъезде – на станции не выйдет, там белые уже. Да и артиллерия их бьет по каждой ручной дрезине, не говоря про паровозы. Князев кликнул добровольцев из бойцов и младших командиров – прикрыть общий отход контратакой.

– И ты вызвался?

– А то! – Лекса лихо подбоченился. – Ты же не вернулась еще, вот и мне отступать зазорно! Может, из твоих кого кликнем? А то нас тут будет едва за две сотни.

Аглая помолчала. Предлагать людям, которые провели больше суток в седле, причем многие из них не спали вовсе за это время, вызываться добровольцами на такое дело означало подвергать серьезному испытанию их преданность. Те, кто весь день и полночи держали позицию здесь, может, и пребывали в большей опасности под ураганным огнем тяжелых орудий, но ее бойцы находились на последнем пределе физических сил.

– Нет. Они с ног валятся, – ответила она, но с ноткой ехидства добавила: – А я вот останусь. Ты же не уходишь еще! Моих Серега уведет.

– Гланька, да ты чего… – растерялся Лекса. – Ты же… Я же… Тут же знаешь чего начнется сейчас?! Иди, Гланя. Я прикрою.

Аглая стянула перчатку и накрыла ладонью его холодную руку. Рукавицы этот ухарь, по своему обыкновению, потерял, а снять новые с какого-нибудь трупа не догадался.

– Ну уж нет, Алексей. Сговорились быть вместе – вместе и будем. Ты что же думал, я шутки с тобой шучу? Где ты, там и я. Скажи лучше, чего у моих ребят попросим. Что нам тут нужнее, чем им в тылу?

Лекса одновременно приободрился и посуровел.

– Пусть оставят нам гранаты и по обойме патронов с человека. У нас туго с этим делом.

– Крепко вам тут досталось?

– Дак не то слово… Через час пополудни небо казалось с овчинку. Железнодорожники отказались ехать к нам.

– Даже так? Саботаж?

– Какое… труханули просто. Тут самолеты весь день такое учиняли, путя по обе стороны битым железом завалены, страх смотреть. И там, в Богоявленской, тоже станцию бомбили.

– И как же вы?

– Саша Гинзбург туда отправилась, порядок наводить. Сама, с одним своим конвоем. Говорят, кого-то расстреляла, перед кем-то к революционной совести взывала… Мальчишек-учеников на паровозы зазвала. Что бы там ни было, но к вечеру движение пошло. Как смеркаться стало, даже малость белых потеснили.

Заместитель выходил с ничьей земли последним, ползком – свою лошадь еще раньше отправил с кем-то из бойцов. Худое лицо заострилось от усталости, скулы и подбородок побелели от мороза.

– Все, командир, – выдохнул он. – За мной никого.

– Забирай всех, построй где вон ребята скажут. Сдавайте все гранаты и по одной обойме с человека. Потом уводи на погрузку, на разъезд. Вы уходите в тыл.

– Добро. Ты, я так понимаю, остаешься? – ответил Серега, глянув на Лексу.

– Да, – и обратившись уже к ротному, Аглая попросила: – Проводи меня к Князеву, доложить надо.

– Сам не могу, – с сожалением ответил Лекса. – Мне ж еще отсюда бойцов на другую позицию вести. Провожатых дам. Пункт боепитания там же.

Четвертью часа позже, ведя в поводу свою тяжело хрипящую, постоянно спотыкающуюся лошадь, Аглая добралась до будки стрелочника на выходном семафоре в южной горловине станции.

Посыльный прибыл гораздо раньше и предупредил об ее возвращении, так что особого ажиотажа Аглая тут не произвела. Белоусов, с перебинтованной в двух местах левой ногой под распоротой штаниной, сидел за столом и по телефону передавал данные для артиллерийской стрельбы по квадратам карты-трехверстки. Аглае улыбнулся, кивнул, но от разговора не отвлекся. Князев стоял у оконного проема с чужой трубкой в зубах, выложив на подоконник наган, горсть патронов, три гранаты немецкого образца на длинных деревянных ручках, офицерский свисток и карманные часы. Затягиваясь так, что пламя в чашечке освещало его лицо, не спеша, одной рукой, приводил в порядок все это хозяйство. Завидев Аглаю, мотнул головой:

– Вон, Гланька! Нечего тебе тут. Белоусову доложишь по пути.

– Я с тобой остаюсь, командир.

– А! Вольному воля… – голос Князева потеплел. – Дак тогда торопись докладывать!

Белоусов заканчивал телефонный разговор:

– …до полного расстрела снарядов. Потом сразу берите на передки и на погрузку. Все!

Положил трубку. Стоявший рядом связист принялся снимать аппарат и сматывать кабель.

– Пойдемте, Аглая Павловна, на воздух, а то мне еще за сборами проследить надо, – Белоусов встал, опираясь на бог весть откуда взявшийся тут медицинский костыль.

Аглае «воздух» осточертел за сутки хуже горькой редьки. Хотелось побыть тут, в домике, хотя бы в иллюзии тепла – все равно ни одного целого окошка. Но она поняла, что Белоусов хочет обсудить что-то отдельно от Князева.

Они остановились в дюжине шагов от будки – дальше по кромешной темноте идти смысла не было.

– Сильно досталось? – спросила Аглая.

– Шесть сотен убитых, почти две тысячи пропавших без вести, без малого пять тысяч раненых. Снарядов считайте что не осталось совсем. Патронов хорошо если по десятку на винтовку. Оставаться здесь нельзя, нам не пережить еще день на этой позиции…

– Да я про ногу.

– Нет, мясо – осколками. Через неделю брошу эту ходулю, похромаю сам. Но давайте к нашим делам.

Вражеская осветительная ракета взмыла в воздух. На миг усталое лицо собеседника проступило перед Аглаей – и тут же потонуло в черных тенях, а после и вовсе скрылось.

– Раз вы остаетесь с Князевым, имейте в виду… он лично, судя по всему, из этой атаки вернуться не планирует.