– Я за сыном своим пришёл! Давай меняться. Ты мне Ваню, а я тебе гребень вот этот, – и протянул ей гребень заговорённый, что Ясмина дала. А тот резной весь, необычный. Схватила его шишига, в руках вертит, любуется. Тут надо было дождаться, когда она им по волосам проведёт, тогда нечисть сама укажет, где Ванятку спрятала, но лесоруб не выдержал, топориком своим стал размахивать и спугнул шишигу. Она – раз – и в реку прыгнула!

Стоит Анисим на берегу, не знает, что делать, где сына своего искать. Тут вспомнил он о дудочке особой, что за пазухой у него лежала. Заиграл на ней, и в ту же секунду все звуки вокруг стихли и услышал он тихий плач Ванятки. Побежал на него и нашёл сына в яме глубокой, ветками сосновыми закиданной. Вызволил Ваню, посадил к себе на закорки и домой понёс.

Так вот Шишигу больше никто из деревни не видел. Наверное, ушла она ещё дальше, лесов у нас много.

А Анисим старается с тех пор как можно меньше в лесу шуметь, бережёт покой окружающих. Понял он, что это люди пришли на земли лесных жителей, где те испокон веков обитали, а значит, обязаны соблюдать простые правила: не сорить, зверюшек не обижать, не кричать и костёр, уходя из леса, тушить. И тогда будут все в ладу жить!

–– Ну и хорошо, что без смертей на этот раз . сказал Ярополк

–А к шишиге надо бы наведаться . Может интересного что расскажет. сказал Мирослав

Мирослав и Ярополк сидят у камина и пьют вино. В кабинете тихо, только треск огня и легкий звон бокалов.

Мирослав: Знаешь, Ярополк, я вот все думаю: а что будет дальше? Мы живем в такое интересное время, когда все меняется так быстро.

Ярополк: Да, это точно. Но иногда мне кажется, что мы теряем что-то важное.

Мирослав: Что именно?

Ярополк: Я не знаю, как это объяснить. Но мне кажется, что в нашей жизни стало слишком много суеты и мало настоящего. Мы так заняты делами, что забываем о простых вещах: о дружбе, о семье, о том, что действительно важно.

Мирослав: Ты прав. Но я думаю, что это не так страшно. Мы всегда можем остановиться и вспомнить, что действительно ценно.

Ярополк: Да, ты прав. Давай выпьем за это.

Мирослав поднимает бокал и делает глоток.

Мирослав: Помнишь, как мы в детстве мечтали о том, чтобы стать рыцарями?

Ярополк: Конечно, помню. Мы тогда думали, что это самое важное в жизни.

Мирослав: А теперь мы сидим у камина и пьем вино. Но знаешь, я думаю, что наша жизнь стала лучше. Мы стали мудрее и опытнее. И я рад, что мы можем наслаждаться этим моментом.

Ярополк кивает и тоже делает глоток вина.

Ярополк: Мирослав, я вот все думаю о том, что будет с нами дальше.

Мирослав: Я тоже. Но я думаю, что мы справимся со всем. Ведь мы вместе.

Ярополк улыбается и поднимает бокал.

Ярополк: Давай выпьем за наше будущее. За то, чтобы оно было светлым и радостным.

Мирослав поднимает бокал и улыбается в ответ.

Ярополк: Думаю ,пора по домам, мне кажется, завтра будет интересное дело .

выходы из здания Тёмной концелярии Мирослав и Ярополк встретили деда Мирослава.

–– о а я как раз к вам иду , я тут такое вспомнил !

–Ну раз пришёл, рассказывай, – ответил Ярополк.

– Да как же я, пока шел, замёрз совсем, пойдёмте к Мирославу, согреемся, да и расскажу заодно, как раз дело к ужину идёт.

Дошли они и сели за стол, пока неспешно ели, Ярополк говорит:

– Ну, Митрич, рассказывай, что ты там вспомнил.

– Я ведь тоже молодым был, – начал свой рассказ Митрич, – помнится, жила у нас в деревне семья, они потом в город уехали. Мать и четверо детей: дочка у них была красавица, шестнадцать лет, косы ниже пояса (каждая с кулак толщиной, сейчас такую красоту не сыскать), весёлая девчонка, озорная; три брата – двое погодки, старше неё, а младшему лет тринадцать или четырнадцать. К чему я про эту семью вспомнил, чуть позже скажу.

Случилось тогда, что студентов привезли за неделю перед Иваном Купалой. Они уже немного обжились, некоторые за девчонками нашими ухлёстывали, а за городскими красавицами наши парни увивались. Частенько вот так же на берегу у костра сидели, песни пели, на гитаре брякали. В общем, весело было.

В то время к нам из города студентов часто пригоняли, чтобы помогать в совхозе. Иногда на прополку, иногда на уборку, у них это практикой называлось. Сеяли тогда много: и зерно, и свёклу, и морковку, и турнепс на корм скоту, гороховые поля были, кукурузные…

– Дед, давай ближе к делу, – поторопил старика Мирослав. – Поняли мы, что молодым быть хорошо, но что там дальше было интересно. А то ведь пока ты про каждое поле, что в совхозе сеяли, болтать будешь, утро наступит.

Митрич отхлебнул чая, явно сожалея, что не дали ему рассказать, как они со сверстниками украдкой таскали с колхозных полей горох да кукурузу, сладкий турнепс да морковку, а потом поедали эти вкусности у костра, зубы-то были крепкими, не то что сейчас… Но рассказ свой продолжил.

– Договорились мы тогда напугать городских. На Ивана Купалу Санька (так девчонку звали, помните, я в начале говорил) распустила свои шикарные косы, надела ночнушку материну и возле Чёртова мостика, на наклонившемся к воде дереве, сидит-качается. А к месту, где вечорка проходила, к берегу Волги, как раз мимо этого мосточка надо было идти. Сейчас ничего на том месте не осталось, а тогда хоть и небольшая речка была, но даже рыбёшка в ней водилась. С Нилом не сравнить, конечно, но всё-таки живая речушка по камушкам журчала.

Студент один после всех шёл, чего он задержался, не помню уже. Вечер тогда уже почти ночью стал, но ночи в это время не шибко тёмные, сами знаете. Увидел в полумраке красавицу в белом, да как припустит к нашему костру бегом. Прибежал, глаза выпученные… и заикаться вдруг стал.«У Ч-ч-ч-ё-ё-ртова мо-о-остика ру-у-усалка с ве-е-етки на ветку пры-ы-ыгает!» – кричит.

Мы посмеялись, мол, разыграли тебя.

Он сильно ругался.«Знал бы, за косы бы её стащил с дерева», – говорит.

А кто ж бы ему дал? Братья-то её караулили, все трое, парни были крепкие.

В общем, заикаться он нескоро перестал, на другой год приезжали из того же института ребята, так говорили, до февраля месяца мучился.

– Городские, что с них взять, – произнёс с усмешкой Мирослав, – поначитаются сказок, потом верят во всяких русалок.

– Зря смеёшься, – спокойно отозвался Митрич, – русалки-то есть, я своими глазами видел. За одной такой друг мой, Стёпан Аникин, в воду ушёл и не вернулся. Кричал ему, чтобы остановился, да только он шёл, словно одурманенный, будто и не слышал меня вовсе, хотя я орал изо всех сил. Пока я вниз к реке спустился, на воде уже и кругов не осталось. С раннего утра и до самого вечера потом искали его тело с магами-поисковиками, не нашли, видать, течением далеко отнесло.

Я всем сказал, что он купаться пошёл, да видно в омут затянуло. Он ведь и впрямь искупаться хотел, пот после работы смыть. А про русалку я промолчал, забоялся, просмеют. Никогда не забуду, как она на меня зыркнула. Хоть и не рядом был, а видел, как у неё глаза в темноте сверкнули, у меня аж кровь в жилах захолодела. Помешать ей мог, вот и бесилась. Эх, не успел, тварь эта утащила Стёпку.

Дед вздохнул и с минуту сидел молча. Потом спросил:

– Мир, там выпить чего-нибудь осталось? Плесни, помяну друга, царствие ему небесное. Хотя какое уж тут небесное…

Мирослав вылил деду в кружку из-под чая оставшуюся в банке бражку.

Митрич залпом выпил мутную жидкость и достал из углей небольшую картошину, которую, чуть остудив, сунул в рот.

– Ведь наверняка соврал Митрич, чтобы брагу допить, – сказал с улыбкой Ярополк, – но мы этого никогда не узнаем.

Старик лишь посмотрел в его сторону, прищурив заслезившийся от дыма глаз, и промолчал, во рту-то картошка.