Он допил бренди и поднялся.

— Если появятся какие соображения, звоните, ладно?

— О'кей.

Он направился к двери и остановился возле столика у стены, на котором среди коллекции ракушек Эммы стояли еще три или четыре фотографии.

— Ваша мать? — спросил он и взял снимок, на котором верхом на лошади в окружении гончих красовалась дама. — Поразительно хороша.

— Мать, — кивнул я.

Он поставил снимок на место, взял другой.

— Отец?

— Отец.

Он долго всматривался в волевое веселое лицо мужчины в полковничьем мундире с двойным рядом орденских ленточек. В глазах — искорки смеха, подбородок вздернут, твердые губы слегка раздвинуты в улыбке.

— А вы на него похожи.

— О, только внешне, — я отвернулся. — Страшно любил его, когда был маленьким. Просто обожал. Он умер, когда мне было одиннадцать.

Джерард поставил и эту фотографию, начал разглядывать остальные.

— Ни брата, ни сестер?

— Нет, — я усмехнулся. — Из-за моего рождения весь охотничий сезон пошел насмарку. Мама так и говорила: одного раза достаточно.

Джерард покосился на меня.

— И вы… не возражали?

— Нет, никогда. Я. знаете ли, почти всегда был один и привык, — я пожал плечами. — Вообще-то мне даже нравится одному…

Он кивнул и вышел в холл, затем — в кухню и остановился возле входной двери, где рукопожатиями мы не обменялись, поскольку у обоих руки были на перевязи.

— Провел очень интересный вечер и с большой пользой.

— Был искренне рад вам. Похоже, он немного удивился.

— Серьезно? Почему?

— Вы… не слишком требовательны.

— В чем это выражается?

— Ну… э-э… тарелки с китайской едой на коленях. — На самом деле я имел в виду другое, но почему-то не сказал.

Он издал невнятный и низкий горловой звук видимо, уловил мое нежелание отвечать прямо и заметил:

— Вот тут вы ошибаетесь. Я куда как требовательнее, чем вам кажется. И еще… вы себя недооцениваете, — он иронически усмехнулся. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Он уехал, а я запер двери и прошел в гостиную, где собрал тарелки и отнес их в мойку. И начал думать о том, что сказал ему, — о том, что мне нравится быть одному, перебирать в памяти лица и голоса из прошлого, вздыхать и печалиться по тем, кого лишился навеки. Говорят, что при потере близкого человека самыми трудными бывают первые два года. Пережить первые два года — вот что главное. А потом снова будет солнце. Через два года человек, которого ты потерял, станет всего лишь воспоминанием, а сама потеря уже не будет казаться столь невыносимой. Я слышал все эти премудрости еще в те годы, когда не слишком нуждался в них, но, как ни странно, до сих пор верил. Печали и скорби избежать нельзя, но рано или поздно все пройдет.

Закончив уборку внизу, я поднялся в спальню, в ту комнату, где мы с Эммой занимались любовью.

Я по-прежнему спал здесь. И мне часто казалось, что она рядом… Я просыпался на рассвете и тянулся к ней, забыв, совсем забыв… В памяти остался ее смех в темноте.

В любви нам повезло. Мы были гармоничной парой — равно страстные, с равным рвением и одновременно достигающие оргазма. Я еще помнил ее совсем другой: плоский животик, неразбухшие груди. В памяти были живы моменты полного и абсолютного наслаждения, ее ликующего оргазма, острое экстатическое ощущение семяизвержения. Лучше уж помнить это…

Теперь в спальне было совсем тихо. Никакого невидимого присутствия Эммы. Никакой мятущейся без успокоения души.

Если души и жили, то только во мне. Душа Эммы, душа отца и еще титаническая фигура деда — непобедимого и невероятно отважного. Они жили во мне, не бунтуя, но и не утешая. И я был обречен на вечное стремление прийти с ними к какому-то согласию, потому что знал — если этого не произойдет, я пропал. Но слишком уж длинные отбрасывали они тени…

Должно быть, беременность привела к повышению кровяного давления, так говорили врачи. Явление вполне обычное, но в случае с Эммой это самое давление усилило нагрузку на слабый сосуд, утечка крови усилилась… пока наконец сосуд не разорвался.

Сама по себе беременность, говорили они, еще одна гирька на весы смерти. Оба мы так хотели детей, и вот семя, которое я посеял, ее убило.

Наутро я явился в лавку, размышляя о том, как бы выманить у сержанта Риджера пробу виски из «Серебряного танца луны», но он разрешил мою проблему, почти тотчас же возникнув у двери, словно вызванный с помощью телекинеза.

~~ Доброе утро, — сказал он, когда я впустил его. Дождевик на поясе, ярко начищенные ботинки, аккуратная стрижка. Неужели он не слышал, подумал я, что в наши дни полицейские в штатском должны носить грязные и рваные джинсы и походить на безработных.

— Доброе утро, — ответил я, закрывая дверь. — Желаете что-нибудь купить?

— Информацию, — настроен он был серьезно, как всегда. Дошел до середины помещения и остановился, крепко уперев в пол широко расставленные ноги.

— Так… Что ж, выкладывайте.

— Что, рука хуже? Прошлый раз я не видел повязки.

— Нет, не хуже, — я покачал головой. — Просто так удобнее.

На лице его отразилось не то что облегчение, скорее — одобрение.

— Хорошо. Тогда позвольте сделать вам официальное предложение. Помогать нам в нашем расследовании.

— Помогать? В расследовании?

— Это предложение поступило непосредственно от старшего офицера полиции детектива Уильсона.

— Вот как? — Мне стало интересно. — Лично мне?

— Да, он сам вас предложил. — Риджер откашлялся. — Это связано с расследованием жалоб на качество напитков, продаваемых по лицензии в розлив в других точках, помимо «Серебряного танца луны».

— Э-э… — протянул я. — Скажите, сержант, а нельзя ли объяснить все это по-человечески?

Похоже, Риджер был искренне удивлен. То, что он говорил, казалось его полицейскому уму совершенно ясным и очевидным. Еще раз откашлявшись, он сказал:

— В ходе наших расследований по делу об убийстве Зарака мы сочли необходимым проверить жалобы на противозаконные действия в той же сфере по всему району. Вчера состоялось региональное совещание на высшем уровне. Меня тоже пригласили, как офицера, который первым оказался на месте преступления, связанного с торговлей поддельным спиртным. И старший офицер Уильсон лично просил меня привлечь вас к этому расследованию. Он сказал, что, если удастся найти вторую точку сбыта, где один сорт виски выдается за другой, и если это виски окажется сходным или идентичным тому, что нашли в «Серебряном танце луны», тогда, возможно, мы выйдем на след поставщика и убийцы Зарака. Во всяком случае, попытаться стоит, так он сказал, не слишком много у нас вариантов. Так что… э-э… вот поэтому я здесь.

Я с изумлением взирал на него.

— Вы что же, просите меня пошляться по барам?

— Э-э… ну, если вы предпочитаете называть это так, то да. Да.

Прелестно, подумал я. Просто потрясающе! Отсюда до Уэтфорда примерно пятьдесят тысяч баров… и в каждом из этих яблок, разложенных на огромном блюде, полиция может обнаружить червоточину.

— И вы будете меня возить, как в прошлый раз? — осведомился я.

— Мне поручили это задание, — он не выказывал никакого отношения к этой своей миссии, ни за, ни против. — Так могу я забрать вас, когда вам будет удобно?

— Можете, — ответил я. — Когда?

Он взглянул на свои изобиловавшие кнопками часы.

— В десять пятнадцать.

— Прямо сегодня?

— Конечно. Только сперва заеду в участок, доложусь и вернусь за вами.

— Ладно, — кивнул я. — Да, кстати, сержант, нельзя ли попросить вас, раз уж вы все равно туда едете, захватить бутылку виски «Беллз» из «Серебряного танца луны»?

На лице его отразилось сомнение.

— Хочу попробовать еще раз, — объяснил я. — Ведь с тех пор, как мы были там, прошло уже целых десять дней. И если вы хотите найти такое же виски, мне надо освежить в памяти вкус.

Он счел это логичным.

— Хорошо. Сделаю запрос.