— По-вашему, это так уж существенно?

— Ну, несколько дополнительных штрихов к образу.

— И почему он воспользовался именно гипсом, да? Почему просто не проломил ему голову?

— Да, именно. Почему?

— Возможно, в назидание другим. Или же он псих. В любом случае способ омерзительный. — Он отпил глоток. Тело обмякшее, расслабленное, но мысль продолжает работать четко. — Итак, наш мистер Янг — господин средних лет, носит слуховой аппарат, ездит на черном «Роллсе», имеет привычку носить при себе гипс. Жаль, что нельзя, как это нынче принято, прогнать все эти данные через компьютер.

— Любой уважающий себя компьютер выдал бы нам адрес специалиста по челюстно-лицевой хирургии или, на худой конец, врача ухо-горло-нос.

Джерард вздрогнул.

— Но не хотите же вы… Да нет, вряд ли.

— Не вижу ничего странного. Компьютеры выдают то, чем их кормят.

— В то время как в человека можно до бесконечности впихивать разные факты, а связи между ними все равно никакой не возникнет, — он тяжело вздохнул. — Ну, ладно, пока оставим это. Предстоит поработать, выяснить, был ли у Ларри Трента брат. Постараться узнать, откуда Кеннет Чартер-младший знал Зарака. Определить, какие фабрики могли заниматься розливом. Кстати, фирма «Рэннох» прислала по почте профильные анализы виски, которое было в цистернах Чартера. Если б вам удалось подольститься к вашему дружку Риджеру и выпросить у него образцы проб из «Серебряного танца», можно было бы сравнить. А это уже из разряда доказательств, а не предположений, — он сделал паузу. — Что-нибудь еще?

— Ну… э-э… — замялся я.

— Выкладывайте.

— Реймкин… Лошадь, которую Ларри Трент купил год назад на ярмарке в Донкастере. Если ее отправили потом за границу… Короче, должны остаться следы. Не так уж часто и много переправляют у нас лошадей. Должны сохраниться записи… У скаковых лошадей, как у людей, есть паспорта. И потом, для перевозки требуется целая куча справок и всяких сопроводительных документов. Если б удалось найти отправщика, мы вышли бы на след адресата. Ларри Трент наверняка пользовался одним и тем же каналом перевозки и продавал лошадей через одного и того же агента… Надо попробовать установить всю эту цепочку. И уже потом начать ею пользоваться. Вдруг что и всплывет. Ведь агент знал… мог знать… на чьи деньги покупаются эти лошади. А также настоящего владельца, для которого старался Ларри Трент.

Он внимательно выслушал меня, а затем сказал:

— Думаю, вы усложняете.

— Возможно.

— Но постараюсь посмотреть, что тут можно сделать.

— Хотите, я займусь этим сам? Он покачал головой.

— Нет. Будем делать это через нашу контору, так удобнее. У нас имеются телефонные справочники по всем районам и населенным пунктам страны, есть также сотрудники, занимающиеся такого рода рутинной работой. Кстати, именно благодаря им удается порой получать совершенно потрясающие результаты. Сперва они проверят все проданные и взятые в аренду фабрики по розливу. Дело занудное и долгое, но, на мой взгляд, наиболее перспективное.

— Я думал, это просто…

— Что просто?

— Я хочу сказать… может, сперва стоит заняться теми, другими фабриками? Терять нам все равно нечего.

— Продолжайте, — сказал он.

Чувствуя себя полным идиотом, я все же выдавил:

— Ну, те фабрики, на которые Кеннет Чартер раньше возил красные вина.

Какое-то время Джерард не спускал с меня задумчиво-немигающих глаз.

— Правильно, — сказал он наконец, без особого, впрочем, энтузиазма. — Начнем с них. Как вы справедливо заметили, терять нам совершенно нечего. — Он взглянул на часы и отпил большой глоток бренди. — Тина меня просто убьет. Или домой не пустит.

— Заходите в любое время, — сказал я.

Мне не хотелось выглядеть в его глазах совершенно одиноким, но, очевидно, он все же уловил что-то в моем голосе. И взглянул на стоявшую рядом на этажерке фотографию в серебряной рамочке. Свадебную фотографию… Мой шафер с бутылкой шампанского в руке. Из нее бьет толстая струя пены с пузырьками, а мы с Эммой, купаясь в ней, хохочем. Эмма очень любила эту фотографию. Почти все женихи и невесты похожи на снимках на восковых кукол, говорила она. Тут, по крайней мере, видно, что мы живые.

— А вы были красивой парой, — заметил Джерард. — И, похоже, счастливой…

— Да.

— Отчего она умерла?

Он спросил об этом прямо, без каких-либо сантиментов, и через секунду я ответил ему в той же манере, как долго учился делать. Ответил так, словно это случилось с кем-то другим.

— От кровоизлияния в паутинную оболочку мозга. Иногда еще это называют аневризмой. Ну, когда в мозге лопается кровеносный сосуд.

— Но… — глаза его снова обежали снимок. — Сколько же ей было?

— Двадцать семь.

— Совсем молодая…

— Это может случиться в любом возрасте.

— Сочувствую вам.

— Она была беременна, — выпалил я и сам себе удивился. Обычно об этом я умалчивал. Обычно отделывался минимумом слов. Но почему-то только перед Джерардом я после долгих месяцев молчания вдруг заговорил — сперва медленно, потом все быстрее, взахлеб, одновременно желая и не желая высказаться, стараясь говорить как можно спокойнее, чтоб голос не дрожал, стараясь не заплакать… О Господи, ради всего святого, только не плакать, не плакать!

— Она, знаете ли, еще с детства страдала головными болями. А потом вдруг начались боли в спине… Все приписывали это беременности. Просто боли в позвоночнике… начинались, потом проходили, до следующего раза… Раз в неделю, в течение дня или двух… Однажды в воскресенье, срок беременности был тогда шесть месяцев, она проснулась с сильной головной болью… Приняла несколько таблеток аспирина, но он никогда особенно не помогал. Ей становилось все хуже… А когда мне пришлось отлучиться в лавку, она сказала, что ляжет и попробует поспать. Но, когда я вернулся… она плакала… и стонала от боли. Я пытался вызвать врача… на это ушла целая вечность… было воскресенье. Наконец приехала «скорая». К тому времени ей стало совсем скверно… Она умоляла меня… кого-нибудь… кого угодно, прекратить ее мучения… Но что я мог? Я не мог… Оба мы были испуганы… нет, просто в ужасе… это было просто невыносимо. В машине «скорой» она страшно страдала… била себя по голове кулаками… а я ничего не мог… Не мог даже удержать ее на месте… Она рвалась куда-то прочь, выла, каталась… А в конце, когда мы уже почти приехали, вдруг впала в забытье…. И я был рад за нее, хотя и испугался… да, испугался.

— О Господи…

Какое-то время я сидел молча, словно всматриваясь в прошлое, затем сглотнул ком, вставший в горле, и уже спокойнее продолжил:

— Четыре дня она находилась в коме… Я все время был с ней… Они позволили мне остаться. Сказали, что не смогли спасти ребенка, слишком Малый срок. Вот если бы через месяц, тогда возможно… Сказали, что этот кровеносный сосуд был уже давно не в порядке, «протекал», как дырявая труба… И что кровь попадала ей в мозг и в позвоночный столб… и отсюда эти боли в спине и головные тоже… Но даже если б диагноз поставили раньше, спасти ее вряд ли бы удалось… рано или поздно произошел бы разрыв стенки сосуда… так что, возможно, даже лучше, что мы не знали.

Я умолк. Слез не было. Самым невыносимым в эти секунды было бы проявление жалости или сочувствия со стороны Джерарда, но он, похоже, понял это.

— Жизнь — чертовски несправедливая штука, — спокойно заметил он.

— Да.

Он не стал говорить, что все пройдет и забудется, что время — великий лекарь. Он не сказал, что я обязательно встречу другую девушку, снова женюсь и все такое прочее. Нет, мне определенно все больше и больше нравился этот Джерард.

— Спасибо за то, что рассказали, — сказал он.

— Обычно я не говорю… — извиняющимся тоном произнес я.

— Да. Слышал от Флоры. Тут же уходите в себя, стоит кому спросить.

— Все же наша Флора — ужасная болтушка…

— Иногда болтовня приносит облегчение.

Я снова умолк. Выложив ему все это, я испытывал нечто похожее на облегчение. Наверное, болтовня действительно помогает. Иногда.