Я оставался неподвижно в моем убежище, мысленно поздравляя себя с тем, что мне удалось попасть в такое место, где я могу все слышать, не рискуя в то же время быть замеченным. Но вот я вдруг увидал нечто, что заставило мое сердце забиться сильно и чуть было не вызвало восклицания, которое, наверное, выдало бы мое присутствие.

Я уже говорил, что Копперторн находился как раз под огромным суком большого дуба. Повыше этого сука дуб был объят кромешной тьмой, но самая верхушка его сверкала, серебрясь в лунных лучах. Всматриваясь в эту верхушку, я заметил, что по ней очень быстро спускается что-то странное – трепещущее, скользящее.

Мало-помалу, когда мои глаза привыкли к свету, я разобрал, что это нечто было человеческой фигурой. А фигура эта принадлежала индусу, встреченному мной в деревне.

Он спускался по дереву вниз, охватив его руками и ногами, не производя никакого шума и скользя быстро-быстро – точно змея его родных джунглей. Прежде чем я успел опомниться, он сполз на тот самый сук, под которым стоял секретарь; его бронзовое тело четко рисовалось на диске луны, бывшей как раз позади него.

Я видел, как он размотал что-то, охватывавшее его талию, минуту помедлил, как бы рассчитывая расстояние, а затем одним скачком ринулся вниз, ломая ветки своей тяжестью. Затем раздался глухой удар, точно упали на землю два тяжелых тела, – в тихом ночном воздухе послышался характерный звук, будто кто-то полоскал себе горло, и хрип, воспоминание о котором не покинет меня никогда в жизни – до гробовой доски.

Во время пока эта трагедия происходила, так сказать, у меня перед носом, я был настолько парализован ее внезапностью и ужасом, что решительно не мог тронуться с места. Только люди, побывавшие в аналогичных переделках, могут понимать, до какой степени парализуют ум и тело человека подобные приключения. Они не дают вам сделать ни одной из тысячи вещей, о которых вы вспоминаете потом, когда будет уже поздно, – и каких простых, само собой понятных вещей!

Тем не менее когда эти звуки агонии достигли моего слуха, я сбросил с себя летаргию и с громким криком выскочил из своего убежища. Молодой туг моментально оставил свою жертву, ворча, точно зверь, у которого отнимают добычу, и бросился бежать с такой быстротой, что я сразу понял, что мне его не догнать.

Я бросился к секретарю и приподнял ему голову. Его лицо стало багровым и было страшно искажено. Я разорвал ворот рубашки и употребил все меры, чтобы вернуть его к жизни. Но все оказалось напрасно. «Румал» сделал свое дело. Копперторн был мертв…

Мне немногое остается добавить к моей странной истории. Она вышла, быть может, немного растянутой, но я чувствую, что мне нет надобности извиняться: я хотел изложить факты во всей их последовательности – ясно, просто, не мудрствуя лукаво; мой рассказ был бы не полон, если бы я выпустил хоть один из них.

Впоследствии мы узнали, что мисс Воррендер уехала в Лондон с семичасовым поездом; она приехала туда, значит, задолго до того, как ее начали искать. Что же касается убийцы, которого она послала вместо себя на свидание, то об нем мы никогда больше не слыхали ни слова. Его приметы были сообщены во все страны мира, но напрасно. Беглец, надо полагать, проводил дни в каких-нибудь тайниках, путешествуя по ночам и питаясь бог знает чем (на что так способны люди Востока), до тех пор, пока не почувствовал себя в полной безопасности.

Джон Терстон вернулся в Дункельтвейт на следующий день. Он был страшно поражен, выслушав мой рассказ о ночном приключении. Он вполне согласился со мной насчет того, что нам лучше умолчать о проектах Копперторна и о причинах, которые задержали его так поздно в аллее в эту роковую летнюю ночь. Поэтому полиции графства не удалось вполне познакомиться с историей этой необыкновенной драмы, и она, наверное, никогда не добьется этого – разве только кому-нибудь из чинов ее попадется на глаза этот правдивый рассказ.

Бедный дядя Иеремия очень оплакивал потерю своего секретаря. И разразился целой тучей стихотворений, эпитафий и поэм в честь усопшего друга… Он давно уже отошел к праотцам, и я страшно доволен тем, что большая часть его имущества перешла к его законному наследнику – племяннику покойного.

Еще один пункт.

Как попал молодой туг в Дункельтвейт?

Этот вопрос так и оставался не вполне выясненным, но я лично держусь на этот счет вполне определенного взгляда: я уверен, что всякий, кто взвесит pro и contra, согласится со мной, что его появление отнюдь не было простой случайностью.

Последователи этой секты представляют из себя в Индии многочисленное общество; когда они решили избрать себе вождя, они, само собой, вспомнили про красавицу-дочь своего бывшего повелителя. Им не трудно было найти ее след в Калькутте, Германии, а под конец и в Дункельтвейте. Молодой туг, по всей вероятности, явился к нам возвестить ей, что она не забыта в Индии и что ее ждет там горячий прием, если она захочет приехать и объединить рассеянные части своего племени.

Иные, быть может, сочтут это объяснение немного натянутым: как бы там ни было, лично я всегда держался именно такого взгляда на причины приезда в Дункельтвейт юного защитника красавицы-гувернантки.

Я начал эту историю тем, что привел копию письма моего товарища; я закончу ее теперь письмом другого моего друга, доктора Халлера, человека энциклопедических познаний, особенно сведущего в нравах и обычаях Индостана.

Только благодаря его любезности я и был в состоянии перевести разные туземные слова, которые не раз слыхал от мисс Воррендер и значения которых, наверное, не припомнил бы, если бы не его указания. В приводимом ниже письме он дает свои авторитетные комментарии насчет разных подробностей, о которых я говорил ему недавно во время одной из наших бесед.