— Эй! — стоящий неподалёку Ворсгол, не обнажая оружия, схватил какого-то щуплого мужика, который, бешено завывая, мчался в мою сторону. За его спиной, метрах в десяти, застыли ещё три фигуры.

— Что за херня⁈ — Бейес положил ладонь на рукоять оружия, подозрительным взглядом осматриваясь вокруг. — Кто-нибудь объяснит?

— Сэдрин, — махнул я рукой своему бывшему лейтенанту, как раз вышедшему из казарм. За время пути его тоска (похоже у мужика что-то намечалось с Марлис, а может и было — тут я не знаю) немного подувяла, так что сейчас он уже гораздо больше напоминал того человека, которого я «повысил». — Прикрой!

К нам уже мчалась стража, которая бдительно оглядывала каждый угол, не упуская такое сборище, как казармы.

— Это из-за него! — надрывался доходяга, указывая на меня пальцем. — Умерла Оливия!

— Бред какой-то, — закатил в ответ глаза, — я только что приехал из вылазки. Ты ошибся или пьян.

— Ты — Сокрушающий Меч Кохрана! — добавил он, отчего подоспевшие стражники с толикой глубокого уважения покосились на меня. Один даже отвесил короткий, несколько неуклюжий поклон. — Ты принёс лекарям свою подружку, заставив их лечить смертельную рану!

— Она волшебница, — нахмурился я, сделав привычный по прошлой жизни (когда ещё не пробудил у себя магию) жест, отчего люди расступились, хоть смуглокожий Ворсгол и не спешил отпускать дебошира.

— У него дочь умерла, — послышался голос подошедших ближе мужчин, видимо друзей буйного. — Мелкая ещё, даже десяти не было…

— Вот-вот, — кивнул второй, — осаду пережила, а тут — отравилась какой-то гадостью. Видать порченое съела, да так неудачно, что выворачивало всю.

— Тут и вы как раз вернулись, — опередил его первый, — солдатики, то бишь. Из боя того, со статуей, значится… Понятно, что после боя всех в храм потащили и уже не до девчонки…

— В средне раненые её поместили! — перебил его сосед. — Но не дотянула…

— Он виноват! — снова взревел разбитый горем отец, повиснув в руках сурового Ворсгола, который, тем не менее, умело контролировал всё вокруг — особенно чужие руки.

— Если речь о Скае, — начал осознавать я причину обвинений, — то она волшебница, которая…

— Получила Метки! — закричал мужчина, снова забившись в чужой хватке. — И ты должен был знать об этом! Если бы целители не потратили силы на её бесполезное лечение, но они могли бы успеть заняться Оливией!

Метки? — не понял я, хотя в глубине души, которая враз застыла и похолодела, осознание происходящего появилось мгновенно.

Ещё один шрам. Ещё одна жертва, которая повиснет где-то там. Далеко. В углу души.

— Матерь божья, — скривилась Килара, — сочувствую Изен.

— То есть и у тебя тоже, верно? — спросил вышедший на крики Маутнер, внимательно на меня посмотрев. — Сколько ещё времени?

— Времени? — криво усмехнулся я. — Всё время этого мира, капитан…

Более полугода, если я правильно веду подсчёты, но насколько больше? Надо бы ознакомиться с календарём. Желательно имперским.

— Я не знал, — взглянул я в глаза этому мужчине. — Но даже так, три дня — достаточный срок, чтобы польза от алхимии и магии перевесила одну жизнь.

— Куча народа погибла, мужик, — встряхнул его Ворсгол. — Вина в смерти Оливии не на Изене, не на его подруге, не на целителях, а на имперцах.

— Имперцы… — слёзы катились по его лицу. — Что мне эти имперцы… Что мне… что мне…

— Навести её, — хлопнул Маутнер меня по плечу. — Заодно, по возможности, помоги в храме. Ближайшее время мы будем в Фирнадане. Но ночевать приходи в казармы. Нужно будет поговорить.

— Так точно, капитан, — механически кивнул я.

— Провожу, — вышел Сэдрин. — Эй, Изен, выше нос!

Оставив позади убитого горем отца, а также остальных солдат, мы с «лейтенантом» направились в сторону храма.

Таскол, взгляд со стороны

Некоторые путешествия требовали неподвижности.

Он снял комнату и просидел там несколько недель, которые уже вытерпел много раз прежде. Он не столько готовился, сколько медлил, пока мир созревал для его появления. Он был божественным посланником…

Его урожай созреет так же, как уже созревал.

Каждое утро он видел, как встаёт и в последний раз выходит из комнаты. Он гнался сам за собой, видя собственную спину на каждом углу, среди перемешивающихся толп. Яблоко находило его. Потом монета. А вот жрец Хореса, который дал ему хлеб, испачканный синей плесенью. Он слышал, как люди разговаривали на улицах, слышал их перебивающие друг друга голоса, и ему было трудно отделить причины от следствий.

Он слушал людей и слушал своё слушание. Большинство горожан ничего не замечали, но некоторые смотрели на него другими глазами. Маленькая девочка всё визжала и визжала. Слепой нищий, всхлипывая, обнял его за колени.

— Ты должен сделать это! Должен! — причитал безумец.

Иногда посланник глядел в одинокое окно, из которого был виден храмовый комплекс Аллеи Жрецов: группа высоких светлых строений, в утренней дымке казавшихся серыми. Иногда каменные просторы были пусты, иногда их заполняли бунтующие толпы.

Иногда он просто наблюдал за собой, глядя в окно.

Он видел дворцовый квартал, сверкающие крыши, вздымающиеся в беспорядке, стены, иногда белые на солнце, иногда вымазанные чёрным от пожаров. Он слышал зов горнов и понимал то, что и так всегда знал.

Женщина, которую он убил, была свергнута.

Он увидел паука, бегущего по половицам, и понял, что весь мир — это его паутина. Он чуть не наступил на неё десять тысяч раз. Почти наступил, снова и снова…

Посланник проснулся и увидел, как одевается возле своего ветхого, скрипучего шкафа. Он смотрел, как раскладывает нужные вещи по карманам и в последний раз выходит из комнаты.

Он не столько готовился, сколько медлил, пока мир созревал.

На улице к нему подошла проститутка, и полоска её обнажённой кожи, от подмышки до бедра, привлекла внимание рыцаря веры, который собирался допросить его. Шлюха что-то уловила во взгляде посланника и мгновенно утратила к нему интерес — вместо этого женщина позвала за собой компанию из четырёх молодых людей.

Посланник незаметно прошёл на Аллею Жрецов. Оглядевшись, он увидел самого себя, поднимающегося по монументальным ступеням центрального храма Хореса. Он видел собравшихся людей, слышал вопли ужаса и недоверия. Он вытер кровь, уже стёртую с клинка, а затем встал, глядя на императрицу, которая была одновременно мёртвой и живой, торжествующей и осуждённой.

Он слышал барабаны кашмирцев, грохочущие из-за огромных отвесных стен.

Он видел, как мир ревел и сотрясался.

К нему подошла проститутка…

— Какая же сраная помойка, — едва слышно проговорил я, оглядывая местность Сауды, куда только что вошёл отряд капитана Маутнера. Разумеется, я находился в нём. Как и Сэдрин. Как и Дунора. Последние люди, оставшиеся у меня.

Ская умерла три недели назад. Стигматы Хореса или же Метки, если на местный манер.

Я сидел с ней в тот момент. В тот последний день. Последнюю ночь. Последний час. Она уже не плакала. Все слёзы ушли. Лишь тихо всхлипывала в моих объятиях, изредка поскуливая, что боится. Боится уходить одна, ведь у меня Меток не было.

Я утешал её, гладил, молился вместе с ней, а потом целовал солёные от слёз щёки.

Она ушла на рассвете, едва дождавшись первых лучей солнца. В этот миг я стоял позади неё, удерживая девушку в объятиях. Я говорил. Что-то про рассвет. Про новый день. Уже не помню.

Момент, когда она обмякла и перестала дышать, был словно удар под дых.

— Ская?.. — растеряно проговорил я, а потом торопливо развернул к себе худенькое, но жилистое, как и все, прошедшие через эту проклятую войну, тело.

Лицо девушки было спокойным. Она больше не будет плакать. Больше не будет беспокоиться за следующий день. Больше не будет голодать или страдать от ран. Нет. Больше нет.

Я вынес её тело на руках. Солдаты, уже находящиеся на ногах в это утреннее время, молчаливо отдавали честь, заметив меня. Путь вёл к кладбищу Фирнадана, которое уже успели частично восстановить и кое-как облагородить. Ныне на нём не хоронили кого попало. Лишь тех, кто заслужил эту честь.