Нет, я еще раз говорю: я не обижаюсь на Фабра. Ибо без его наблюдений я бы не мог заключить, что червячки точно такие же, как мы. У каждого своя забота, но есть и общая, например, построить город Набережные челны в чистом поле, чтобы там жить и клепать «Жигули».
«Гусеницы соснового походного шелкопряда передвигаются так: где прошла одна, там пройдут и все остальные. Они ползут гуськом и так близко одна за другой, что каждая задняя гусеница касается головой конца передней . Все изгибы и повороты, которые делает передняя гусеница, в точности повторяют и все остальные. При этом каждая гусеница ползет по шелковой нити, иначе они и ползать не умеют. Ползущая впереди гусеница выпускает нить и прикрепляет ее на пути, по которому движется. Следующая гусеница ползет по этому тончайшему мостику и, в свою очередь, выпускает нить, третья — делает то же самое. Сзади проползшей колонны гусениц остается след: узкая лента, ослепительно белая, сверкающая на солнце шелковая дорожка. Ради чего такая роскошь? Зачем устилать белым атласом пройденную дорогу? Ползают же другие гусеницы просто так, без всяких ковров. Я вижу две причины такого способа передвижения. Походные шелкопряды кормятся ночью. Они выползают из гнезда в глубоком мраке, спускаются с вершины сосны до еще не объеденных веток. Ползут вдоль нетронутой ветки, расползаются здесь по зеленым хвоям. Наевшись и прозябнув, они возвращаются в гнездо. До него совсем недалеко, но по прямой линии. А пешеходу приходится спускаться с хвоинки на веточку, ползти по ней, перебираться с тонкой ветки на толстую, с нее на сук, по нему подниматься к гнезду. Не так–то легко и просто проделать все это в темноте. Зрение не поможет гусенице, и не только потому, что темно. Она и вообще–то плохо видит. Не выручит ее и обоняние: оно развито слабо. Как же найти дорогу домой? Шелковая ленточка приведет к гнезду . Кормящиеся гусеницы расползлись по хвое, ушли с атласной дорожки. Ничего! Ведь каждая гусеница все время тянет за собой шелковую нить . Эта нить и приведет ее назад, к коврику, а он — дорога в гнездо. Казалось бы, совсем просто. Но это не так. Гусеница не может повернуться назад так, как повертывается человек . Она может вернуться на старую дорогу лишь обходным путем. Передовая гусеница должна где–то повернуть в сторону, описать дугу и вернуться на старый путь . Вот почему иной раз гусеницы долго ползают и ищут, случается даже заночуют вне гнезда: они не нашли шелковой дорожки . Завтра поиски возобновятся, и рано или поздно гусеницы попадут домой».
Я тут выделил несколько предложений курсивом. Но прежде, чем перейти к ним, утверждаю наперед: шелк просто побочный продукт жизнедеятельности, примерно как испражнения или выдыхаемый всем живым углекислый газ. И его так много, что гусеницы просто не знают, куда его девать. Ведь там, где задняя гусеница касается головой конца передней , совсем не надо «шелковой дорожки». Притом вы же сами только что читали, что гусеница вне гнезда выпускает шелковую нить там, где хочет. Хочет выпускает, а не захочет – не выпускает. Сейчас перечитайте оставшиеся фразы, выделенные курсивом, и вам станет ясно, что при такой системе потеряться нельзя, однако некоторые гусеницы и даже их отряды не нашли шелковой дорожки и они даже ночуют черт знает где, как БОМЖи. Значит, такое обилие как бы специально производимого шелка не выполняет своей прямой задачи, ибо на зимнее гнездо идет этого шелка лишь мизерная часть от всего ими производимого. Но в слишком рациональной природе так не бывает. Поэтому шелку гусеницы нашли применение примерно такое же, как мы используем свое говно в качестве удобрения. Например, в московском Люблино, на нынешних улицах Верхние и Нижние поля («поля» – это плоские озера, куда закачиваются насосами канализационные стоки). Озера высохли, говно осталось. Оно там пролежало многие десятилетия, потом его куда–то увезли, и на этом месте понастроили много домов, но на упомянутых улицах до сих пор говном пахнет.
Конечно, «дорожки» слегка помогают гусеницам, примерно так же, как новым жителям Люблино, не знающим о бывших «полях», спросить: «Чем это у вас тут так сильно пахнет?» Ему скажут, он запомнит, то есть «закончит академию», о которой я писал выше.
Гусеницы поступают точно так же: «Во главе каждой колонны ползет передовая гусеница. Ею может быть любая гусеница, оказавшаяся впереди. Все остальные гусеницы спокойно ползут одна за другой, придерживаясь шелковинок, выпускаемых теми, что впереди. Предводитель ползет без руководящей нити: впереди него никого нет. Передовая гусеница выглядит так, словно все время беспокоится. Резкими движениями она вытягивает переднюю часть тела то в ту, то в другую сторону, словно ощупывает, оглядывает, выбирает удобные места для дальнейшего пути. Сомнительно, что это так. Перед ней нет шелковинки, и, наверное, она просто все время ищет ее. Колонны ползущих гусениц бывают очень разными. Самая большая из виденных мной состояла почти из трехсот гусениц и была около двенадцати метров длиной. В моей теплице начиная с февраля есть колонны всякой величины. Какие опыты проделать с ними? Я вижу только два: удалить вожака и порвать нить».
Прежде, чем Фабр «порвет нить», я хотел бы добавить несколько слов. Во–первых, повторю, что эти нити не слишком–то помогают гусеницам. Во–вторых, не надо бы «сомневаться», ибо передовая гусеница, закончив «академию» как и все остальные, действительно беспокоится. Ведь в школе говорили, что дважды два – четыре, а у нее все время получается то три, то – пять. Но это так, к вашему развлечению. Самое же главное состоит в том, что инстинкт безошибочен, и Фабр это тысячу раз доказал, например, тем, что насекомое–моська все равно изловчится и убьет насекомое–слона, лишь единственный раз куснув его именно в то место, которое единственно – смертельно. Причем Моська нисколько не беспокоится за конечный результат, она так же спокойна при убийстве, как вы, оперируя ложкой и вилкой, зная, что мимо рта не понесете. А мы что видим у «вожака»? Он не уверен в своих, полученных в «академии» знаниях, он… думает!
