Следующую цитату я не хотел приводить, слишком уж она длинна. Но вывод, который из нее можно получить, – немаловажен. Поэтому читайте: «Мне хотелось рассмотреть внутреннее устройство зимнего гнезда, и я вскрыл его: прорезал продольную щель. Что сделают теперь гусеницы? В их доме — огромная щель. Гнездо разрезано днем, когда гусеницы кучкой дремали на его крыше. Они не проснулись, и за весь день ни одна из них не показалась около щели. Но ночью–то они, наверное, заметят эту дыру. Наступает ночь. Гусеницы ползают по поверхности гнезда, как всегда тянут шелковые нити. Некоторые из них оказываются возле щели. Но они и не пытаются заштопать дыру. Попав на край щели, они стараются перейти через нее так, словно ползут по нетронутой покрышке гнезда. Перебравшись через щель, они оставляют позади себя мостик из шелковинок. По этому мостику ползут другие гусеницы, тоже оставляющие шелковинки. Так проходят ночь за ночью и, в конце концов щель покрывается тоненькой паутинкой. И это все. До конца зимы щель остается открытой и лишь завешенной легонькой занавеской. Случись такая беда не в застекленном сарайчике, а под открытым небом, и гусеницы погибли бы от непогоды. Дважды повторял я этот опыт, и оба раза с одинаковыми результатами. Это доказывает, что гусеницы не сознают опасности. Они прядут, как пряли вчера и как будут прясть завтра, утолщают те части гнезда, которые совсем не нуждаются в этом, но не чинят опасную щель. Заняться этим — вернуться к оконченному раз делу, а на такой поступок не способно ни одно насекомое».
Чтобы вы лучше поняли то, что Фабр хочет заставить сделать гусениц, я вам приведу то, что вы сами, притом все как один, видели собственными глазами. Только не у «безмозглых» червячков, а сами у себя, гомо сапиенс. На тысячелетних стенах разных там доисторических руин, вполне крепко стоящих по сей день, вы видели одну – две, иногда больше, здоровенных трещин, образовавшихся еще тысячу лет назад, но не мешающих выстоять стенам до сего дня. Это древний архитектор–инженер не справился с расчетом фундамента, местами он осел и следствие – перед нами. Починить сие разрушение невозможно, ни тысячу лет назад, ни сегодня. А чтобы вы и это поняли, перенесемся в наши дни. Каждый из вас может вспомнить старинный дом, в котором зияет трещина, от первого этажа до чердака. Если хозяева дома или города в целом не лентяи, и если мимо него часто ездят правительственные и иностранные кортежи, то ежегодно, а иногда и перед проездом каждого кортежа, трещину замазывают штукатуркой и подкрашивают, стараясь попасть в тон остальной стене. Но это выглядит всегда и неизменно как заплата на заплате на свадебном платье. Вы не задумывались о причинах таких неудач? Тогда перенесемся к почти вчера построенному дому, на котором обнаружилась трещина, точно такая же, как на тысячелетней стене. Там вы встретите заботу о трещине: несколько деревянных клинышков, забитых в трещину, их называют «маяками». Если маяки начинают вываливаться из трещины, жителей дома отселяют, а у властей наступает глубокое раздумье. Ныне есть технологии укрепления фундаментов, только они очень дорогие, сравнимые по стоимости с постройкой нового дома, притом ту часть дома от трещины, которая осела, все равно надо немного приподнять домкратами, а это – еще дороже. В результате раздумий и если это не Храм Христа Спасителя, то дом просто снесут, а Храм «восстановят», только это будет стоить в три, в пять раз дороже, чем разломать и построить новый Храм. А покойный Фабр хотел заставить ту же работу сделать червячков, ему, видите ли, мало, что червячки просто «штукатурят и подкрашивают» свою трещину. Червяки в результате выглядят умнее Фабра.
Однако пойдем дальше: «В зимнем гнезде гусениц бывает часто больше, чем во временном. И эти гнезда очень разнообразны по размерам: самые крупные в пять–шесть раз больше самых маленьких. Откуда такие различия? Конечно, если бы уцелели все гусенички, вылупившиеся из яиц одного цилиндрика, то их хватило бы для большого гнезда: в цилиндрике около трех сотен яиц. Но множество гусениц погибает, и к зиме от всего выводка остается лишь несколько дюжин. Скоро начнется постройка зимнего гнезда. Теперь было бы выгодно поселиться большим стадом. Я представляю себе, как происходит это соединение нескольких выводков. Путешествуя по ветвям, гусеницы ползут по проложенной ими шелковой ленте. Но они могут попасть не на свою ленту, и тогда дорога приведет их в чужое гнездо. Как примут их там? Проделать такой опыт нетрудно. Вечером, когда гусеницы кормятся, я срезаю несколько веточек с ними и переношу их на веточки, служащие пищей для гусениц из другого гнезда. Никаких ссор! Гости и хозяева мирно едят, а когда подошло время возвращаться в гнездо, поползли все вместе, словно родные. Повторив такую пересадку несколько раз, я переселил всех гусениц из одного гнезда в другое. Я сделал большее: собрал в одном гнезде гусениц из трех гнезд. Позже, в феврале, когда погода в нашей полосе, на юге Франции, иногда позволяет гусеницам совершать длинные походы по песку и стенам теплицы, иной раз партии гусениц сливаются и без моего участия. Терпеливо следя за ползающими колоннами гусениц, не так уж трудно подметить это. Безо всяких ссор и споров поедают гусеницы хвою. И свой, и чужой — для обоих найдется место и в спальне, и в столовой. Каждый для всех, и все для каждого. Что смогла бы построить из своего скудного запаса шелка одна гусеница? Почти ничего. Но их работает вместе много десятков, несколько сотен. И они сооружают гнездо, которое устоит против зимних невзгод. Вот истинные счастливцы: они не знают, что такое личная собственность».
Фабр, как видите, сделал всего один вывод, о личной собственности. Шибко ли вас, господа москвичи, интересует вопрос: кому принадлежит метрополитен, когда вы ежедневно толчетесь на остановках? А кинотеатр, ресторан, гостиница, базар, в которых вы частенько бываете огромной кучей? И шибко ли часто вы там ссоритесь, если принять во внимание, что гусениц у Фабра несколько сотен, а вас – 9 миллионов? Вы же выглядите в целом в упомянутых местах точно такими же «без всяких ссор и споров», ибо упомянутые «места для всех» и каждый из вас имеет право именно на «это место». А ваши дома, деревни и города разве не бывают большими и маленькими? И разве асфальт на дорогах это не для того, чтобы «ползти по проложенной ими шелковой ленте»? И вообще, чей этот «шелковый» асфальт? И часто ли вы попадаете не на тот «шелковый» асфальт, который вам нужен? И не представляете ли вы сами себя при этом пылинками в броуновском движении? Я далек от мысли, что, проделывая все эти дела, вы ни капли не думаете в отличие от пылинок броуновского движения. У вас у всех есть какая–то близкая цель, и целей этих лишь немного меньше, чем вас самих, так как некоторые одновременно едут за хлебом, новой шубкой или просто на работу. У червячков целей – меньше, а может быть и она: поесть. Хотя выбрать место и погреться на солнышке – тоже две разные цели.
