– А стала убийцей… или жертвой преступного мира Коулуна или Гонконга. После совершенного убийства она прожила всего девять дней. Мэй, мы должны немедленно сообщить Тиню!

– Нет! – жестко возразил Мэй.

– То есть как? Ведь мы просто обязаны!

– Я обязан отомстить за смерть Мэйтин. Полиция на это способна? Чего она добьется с помощью нашего сигнала? Они блуждают во тьме и все и всех пугают своими формальностями. А противник посмеивается и успевает скрыться! У нас, Фриц, другие способы борьбы…

– Тинь требует ответа.

– Вот и сообщи ему, что я никого не узнал.

– Мэй, ты не имеешь права! – оскорбился доктор Меркер.

– А кто меня заставит сказать правду? Вот мое последнее слово: никого из них я не знаю! Но мы с тобой не будем сидеть сложа руки.

– Чистое безумие, Мэй! Сам посуди, к чему это приведет? Старик-врач, к тому же вечно пьяный, плюс иностранец, который знает в Гонконге парочку-троечку улиц!..

– В этом наши козыри, Фриц! Никто не догадывается, что за нас стоит весь Яу Ма-теи. Это сила, и немалая, мой мальчик! Выйди на палубу, оглянись вокруг! Ты увидишь тысячи джонок, и на каждой наши союзники. Это десятки тысяч ушей, глаз и носов, которые слышат, видят и разнюхивают – для нас! Что по сравнению с ними полиция и твой хваленый мистер Тинь?! Полиция у них не выжмет ни звука, а мне они скажут все. А теперь и тебе, Фриц. Ты их новый доктор с джонки! Если же ты вызовешь полицию в Плавучий город, на тебя больше никто и не взглянет. – Доктор Мэй несколько раз кивнул и открыл последний альбом. – Никогда не забывай, что мы живем по своим законам.

– А вот сейчас мне хочется выпить! – Доктор Меркер поднялся и положил альбомы обратно в парусиновый портфель. – Где виски?

– Первый разумный вопрос за целый час. В нижнем ящике стола две бутылки.

– Мэй!

– Исключительно для медицинских целей, Фриц! – воскликнул доктор Мэй и вскинул свои толстые руки. – Для дезинфекции при инъекциях – чистого спирта у меня нет. Что за мука! Протираешь ягодицы виски – даже лизнуть хочется, такой, понимаешь, запах!

Меркер прошел в кабинет, взял из ящика бутылку, открыл и использовал опыт доктора Мэя: отпил порядочный глоток прямо из горлышка. Виски огнем обожгло горло, но свое действие оказало немедленно. «Иногда можно даже понять, почему кто-то спивается, – подумал Меркер. – В головокружении есть какое-то раскрепощение, и немудрено, что люди в отчаянии хватаются за бутылку…»

Чуть погодя на пороге появился доктор Мэй, с сомнением посмотрел на него:

– Мне тоже можно?

– Да. Но никакой «меры» баварского образца!

Мэй отпил втрое больше Меркера и с удовольствием рыгнул. А потом сказал:

– Возьмем сампан и поедем к Лян Чанмао.

– К кому?

– Лян Чанмао – все равно что Длинноволосая Лян.

– Это взрослая женщина?

– Нет, девушка. Продает цветы на набережной и портовых кабачках. Начала лет в двенадцать, а сегодня ей девятнадцать. За семь лет мало ли чего наслушаешься! Лян только и живет услышанным – она слепая от рождения. Между прочим, она без ума от Сметаны. С ума сойти, правда?! Когда я ставлю «Славянскую мелодию», я ее всегда приглашаю. Она усаживается на пол и просто млеет от счастья. У нее собственная жилая лодка. Поедем-ка к ней…

Доктор Меркер покорно кивнул. Хотя и не мог понять, чем им поможет маленькая слепая цветочница.

Лян Чанмао жила в перестроенном сампане, жилая надстройка которого была такой низкой, что в нее можно было проникнуть только опустившись на колени. Она уже спала, свернувшись калачиком на плетеном мате и положив голову на подушку, набитую гусиным пухом, но как только сампан доктора Мэя причалил к ее лодке, сразу проснулась. Своим сверхчутким слухом она улавливала самый слабый звук и любой шорох. Вдобавок тихонько заскулил ее песик Тим, в котором, похоже, смешались сразу все гонконгские собачьи породы. Он не залаял, и это было верным знаком того, что на борт поднимается известный ему человек.

Лян Чанмао соскользнула с мата, забилась в угол своей комнатки, высота которой не превышала полутора метров, и затаилась. Врагов у нее не было, в Яу Ма-теи ей все помогали. Девять лет назад ее родители вышли на большой лодке в открытое море – на рыбную ловлю – и не вернулись. Соседи заботились о слепой девочке, брали с собой на цветочные базары. Она научилась различать цветы и по запаху, и на ощупь, быстро освоила устный счет, и, когда ей исполнилось двенадцать лет, сампан соседей подтянул ее лодку к набережной, где они соорудили из старых ящиков что-то вроде цветочного киоска.

Вскоре маленькая и хрупкая Лян Чанмао торговала цветами не только на набережной. С большой плетеной корзиной в руках она обходила кафе и пивные, бары и секс-клубы, ночные клубы и салоны интимного массажа. И так как она была слепой, ничего не видела и, значит, никого не могла выдать, ее запросто во все эти места допускали и она довольно удачно продавали розы и хризантемы, орхидеи и пестрые ароматные палочки. Но вот о чем никто не думал: она все-все слышала. За эти годы она услышала так много, что, знай об этом полицейские, их сердца забились бы от радости. Слышала о миллионных сделках и крупных подлогах, о заговорах с целью разорить конкурентов, о переводе денег в заграничные банки и открываемых фиктивных счетах в своих, о подпольной торговле наркотиками и девушками, ей стало известно если не все, то многое из самых грязных дел, на которые способны люди.

Она знала – но никому ничего не говорила.

Голоса, распространявшиеся о всевозможных низостях и подлостях, она слышала довольно регулярно и могла сказать, кто из их обладателей куда заглядывает – ведь они принадлежат к числу ее самых щедрых клиентов. Почти каждый их этих господ ходил в определенное место: в шикарные публичные и тайные игорные дома, в бары и клубы. Многие принадлежали к числу завсегдатаев какого-то одного заведения, некоторых можно было найти и в других местах. Но их голоса она различала безошибочно и сразу, хотя и не знала, как они выглядят и ведут себя, ведь они не обращали на нее, слепую, ни малейшего внимания.

Она угадывала на слух, кто из них захихикал, а кто расхохотался, застонал или громко зевнул. Знала, что один из них, занимаясь любовью, всегда орет что-то бессвязное, а другой любит, чтобы его стегали плетью; что третий требует обращения «господин генерал» и заставляет девушек маршировать перед собой, пока не начнет швырять их одну за другой на постель; что есть женщина, которая мажет своего любовника малиновым вареньем, а потом облизывает.

Всем им она продавала цветы. Кто в такой ситуации не купит цветочки у маленькой, жалкого вида девочки? А розу или орхидею – не все ли равно? Владельцы заведений тоже были довольны. Они получали от Лян свои десять процентов. Слепая, зрячая – какая разница? Дело прежде всего. Разве стали бы они водить эту девчонку в интимные кабинеты, где доллары достаются попроще?

Сейчас, в девятнадцать лет, Лян было известно больше, чем зрячим удается узнать за всю жизнь. У нее постоянные клиенты, и она отлично помнит, какие у кого из них привычки и когда они обычно появляются в клубах или публичных домах; помнит, кто какие цветы предпочитает. Если бы она могла представить, как выглядят люди, то живо вообразила бы, как выглядит каждый из них, – но как раз это ей было недоступно.

Нет, кое-что, и не так уж мало, она со временем усвоила, ощупывая себя и некоторых своих соседей. Ей, например, открылось, что люди с возрастом изменяются, растут. Еще раньше она сообразила, что существует два пола, а доктор Мэй объяснил ей, как люди размножаются, как тело способно по-разному реагировать на прикосновения и что расти оно прекращает примерно в восемнадцать лет, что есть люди высокие и худые, а есть маленькие и толстые, вроде него самого. Лян ощупывала близких ей людей и пыталась по-своему представить их, какие же они с виду.

Она просила, чтобы ей рассказывали об окружающем ее мире, что такое земля, вода, джонка, рикша, дом, автомобиль, катер. В девятнадцать лет она прекрасно отдавала себе отчет в том, что мир этот многолик и разнороден, знала даже, что он пестрый – ей растолковали значение этого слова. А ведь в ней самой – да и вокруг нее – было темным-темно. Одного она никогда не могла понять: почему в таком прекрасном пестром мире живут такие злые люди. С голосами, от которых она часто приходила в ужас…