Дзюэмон раскрыл рот, чтобы отказаться, но старик не стал его слушать. Он достал деревянный веер и, взмахнув им, в тот же миг исчез, оставив Дзюэмона в одиночестве.

Миновала вьюжная зима, отцвела весна, а за ней пришло погожее лето.

Всё это время Дзюэмон совершенствовал своё умение. Он рисовал нарядный Эдо в праздники и суетящийся Эдо – в будние дни. Свои работы Дзюэмон показывал другу отца, но тот лишь одобрительно кивал и не поправлял его, потому что отрок давно уже превзошёл учителя в искусстве гравюры.

Быстро пролетели летние дни, и вот уже подошёл срок нового испытания в Утагава. С трепещущим сердцем ступил Дзюэмон за порог школы, но никто не окликнул отрока грозным голосом. На этот раз желающие учиться должны были нарисовать стебли бамбука, растущего вдоль реки – символ упорства и трудолюбия. Не мешкая, Дзюэмон принялся за работу и успел завершить её как раз вовремя. С гордостью положил отрок своё творение на стол перед учителем.

– Работа не дурна, – ответил тот, удостоив лист мимолетным взглядом.

– Значит, я буду учиться в школе Утагава, господин?

– Значит, будешь.

– У мастера Тоёкуни, господин? – спросил Дзюэмон, осмелев от радости.

– Не настолько ты хорош, мальчик, – поднял на него взгляд мастер Тоёкуни. – Но ты вполне подходишь мастеру Тоёхиро.

– Благодарю, господин, – поклонился в ответ Дзюэмон.

Больше всего в жизни он желал учиться у главы школы, мастера Утагава Тоёкуни, чьи работы не раз отправляли в дар императору. Впрочем, учиться у мастера Тоёхиро считалось не менее почётно, потому ушёл отрок домой счастливым как никогда.

А на следующий день в Утагава начались занятия. Не пожалел тогда Дзюэмон, что попал к мастеру Тоёхиро, потому что оказался учитель весьма искусен в гравюре. И когда Тоёкуни следовал традициям, Тоёхиро не брезговал учиться у иноземных мастеров и готов был без остатка передать свои знания воспитанникам. Дзюэмон внимательно слушал наставника и вскоре начал превосходить остальных умением и жаждой знаний. Но при этом он никогда не отказывал товарищам в помощи, хоть и был очень занят: днём – в школе, а вечерами – на дежурстве в замке. За это товарищи его полюбили и даже дали ему прозвище Итиюсай, что значило «сосредоточившийся в искусстве».

Талант Дзюэмона не остался не замеченным мастером: не прошло и полугода, как наставник Тоёхиро доверил ему обучение младших учеников. Дзюэмон всей душой привязался к наставнику, но даже ему он не осмелился рассказать о тэнгу. Мудрый учитель мог бы дать совет, как обмануть «небесного пса», когда придёт время. Но вдруг он посчитает Дзюэмона обманщиком? Тяжело было на душе у юноши, но он решил, что рассказом своим лишь разочарует наставника.

В один из летних дней, когда так приятно посидеть в теньке, слушая пение птиц и любуясь золотыми травами, позвал мастер Тоёхиро Дзюэмона в свой дом.

– Почти год прошёл с тех пор, как ты ступил за ворота школы Утагава, – сказал он отроку. – Но за этот год я успел обучить тебя всему, что знал сам. С этого дня я перестаю быть твоим наставником.

– Неужели вы гоните меня, учитель? – огорчился Дзюэмон.

– Вовсе нет, – покачал головой Тоёхиро. – Я хочу, чтобы ты выбрал себе новое имя, потому что отныне ты мастер укиё-э.

Поклонился тогда Дзюэмон наставнику и почтительно произнёс:

– Я возьму имя Хиросигэ. «Хиро» – как дань уважения вам, учитель, и «сигэ» – в честь предков своего рода.

Поклонились Хиросигэ и Тоёхиро друг другу, и с тех пор стал Хиросигэ самостоятельно обучать других искусству гравюры.

Днём Хиросигэ раскрывал ученикам премудрости укиё-э, а в свободное время ходил по окрестностям Эдо и рисовал. Он гулял среди нарядных жилищ аристократии и меж торговых рядов, бродил по садам и паркам, посещал храмы и ремесленные кварталы.

Однажды в весеннем саду Камэидо среди цветущих слив он повстречал прекрасную девушку. Её звали Кимико. Она прогуливалась по саду в обществе двух подруг и любовалась цветами. Взгляды их встретились, и с этого дня Хиросигэ уже не мог думать только о красоте Эдо. Каждый вечер он проводил с Кимико. Они гуляли по тенистым аллеям и, стоя на мостике, смотрели на течение реки, несущей свои воды в озеро. И там, среди одетых в золото деревьев, Хиросигэ решился попросить её руки.

Зажили Хиросигэ и Кимико в радости и согласии. Хоть и не водилось в их семье большого достатка, но то были золотые годы. И только одно омрачало счастливую жизнь: не наградила их судьба ребёнком. Хиросигэ рисовал, и его гравюры пользовались успехом. Старый учитель Тоёхиро не раз одобрительно улыбался, глядя на изящные тонкие линии, выходившие из-под руки бывшего ученика.

– Обещай, – просил он Хиросигэ, – что когда меня не станет, ты оставишь школу. Твой талант заперт здесь, как птица в клетке.

Хиросигэ обещал. Когда пришло время, он отказался от должности мастера Утагава и покинул школу. Художник был опечален, потому что провел в стенах Утагава восемнадцать лет своей жизни, и одновременно ликовал, как ликует внезапно обретший свободу человек.

Вскоре же, к великой радости художника, Кимико объявила, что у них будет ребёнок, и свободного времени у Хиросигэ совсем не стало. Дни и ночи он проводил, ухаживая за женой, и всё реже и реже совершал обходы, предпочитая поручать их молодому подчинённому. Но как-то раз его помощник заболел, и пришлось Хиросигэ самому выйти в зимние сумерки.

Ветер трепал его волосы. Ночной холод проникал сквозь одежду; от него не спасала лёгкая хаори, накинутая поверх кимоно. Хиросигэ уже решил возвращаться домой, когда заметил два слабых огонька, вспыхнувших на другом конце замкового двора. Самурай подошёл поближе: возле стены стоял тэнгу. Издалека его можно было принять за каменное изваяние, лишь жёлтые глаза сверкали на фоне тёмного камня.

– Здравствуй, Дзюэмон, – поприветствовал он самурая. – Я поджидаю тебя уже несколько месяцев, но ты давно не совершаешь обходов и, должно быть, совсем забыл о нашем разговоре.

– Не мудрено и забыть, – покачал головой Хиросигэ. – Ни много ни мало, а двадцать лет прошло с тех пор.

– Верно. Некогда я помог мальчику найти призвание и сегодня пришёл к мужчине за ответной помощью.

Испугался тогда Хиросигэ, ибо ему показалось, что знает, какую плату потребует тэнгу.

– Моего сына ты не получишь! – изменившись в лице, отпрянул самурай.

– Не о сыне речь. Какая польза мне от ребёнка? – разгневался тэнгу. – Ты добросовестно учился и овладел гравюрой в совершенстве. Теперь же твоё искусство должно послужить сохранению Эдо.

– Значит, городу грозит опасность? – вздрогнул художник. – Но откуда: от огня или от воды, от земли или, быть может, от людей?

– Есть сила страшнее огня и воды, – ответил ему тенгу. – Всё в этом мире меняет она, и скоро не станет Эдо. Но твоё искусство способно сохранить город.

– Моё искусство? – усомнился Хиросигэ. – Но в нём нет ни капли магии.

– Неправда: в каждой из твоих гравюр есть толика волшебства, хранящего город. Но чтобы оно подействовало, нужно нарисовать многие десятки, а может быть, и сотню картин Эдо.

– Я всё равно не понимаю, – покачал головой художник. – Разве могут кисть, перо и немного краски спасти город?

– Ты сохранишь его на века, даю слово.

– Что ж, я снова поверю тебе, тэнгу, – склонил голову Хиросигэ. – И не успокоюсь, пока не запечатлею каждый квартал, каждый мост и каждый фруктовый сад восточной столицы.

Поклонились друг другу самурай и тэнгу и разошлись.

На следующий день принялся Хиросигэ за работу. Задумал он небывалое – нарисовать не просто гравюры Эдо, но составить из них единую композицию, чтобы любой желающий смог проследовать за его пером по самым прекрасным местам города. Не отрывая взгляда от гравюр, пройти от самой старой в Эдо переправы вдоль несущей мутные воды реки Сумида и до квартала Сиба. А затем, минуя город, подняться на вершину холма Туманная застава и оттуда окинуть взглядом пройденный путь.