“Я уверен, что маркиз был бы первым, кто согласился бы с вами”, - сказал Хаджадж.

Тевфик кашлянул. “Если я могу так сказать, сэр, возможно, это не самое худшее из того, что страсть ункерлантцев к мести направлена главным образом на наших недавних союзников, а не на нас”.

“Воистину страсть”, - сказал Хаджадж - еще одно опасное проявление этого. “И я боюсь, что ты тоже прав, как обычно”.

Мажордом сделал самоуничижительный жест. Однако внутри он, должно быть, прихорашивался. Хаджжадж знал его всю свою жизнь и был уверен в этом. Но его похвала Тевфику не была лицемерной. Если бы ункерлантцы хотели отомстить за себя Зувайзе так же, как они мстили за себя Альгарве, он мог бы сгореть вместе с Баластро.

Он задавался вопросом, почему Свеммель так сильно стремился наказать рыжеволосых. Может быть, в Ункерланте был какой-то смысл в том, что у зувайзинов были веские причины вести войну, которую они вели. В конце концов, ункерлантцы вторглись в Зувайзу до того, как началась война с Алгарве. Король Шазли должен был отомстить им так сильно, как только мог, и если он объединился с альгарвейцами, чтобы отнять это, то он это сделал, вот и все.

Или, может быть, мне это мерещится, подумал Хаджадж. Если я даю Свеммелю чувство справедливости, то это обязательно должно быть старческим маразмом, подкрадывающимся ко мне.

“Могу ли я внести предложение, сэр?” Сказал Тьюфик.

“Во что бы то ни стало”, - сказал Хаджадж.

“Вам действительно следует вызвать сюда кровельщиков, сэр, до начала осеннего сезона дождей”, - сказал мажордом. “Если высшие силы будут добры, они, возможно, обнаружат некоторые утечки до того, как дождь сделает их очевидными”.

“И если они ничего не найдут, они начнут что-нибудь делать, чтобы потом иметь дело”. Хаджжадж ненавидел кровельщиков.

“Мы рискуем”, - сказал Тевфик, который тоже ими не восхищался. “Однако, если мы их не вытащим, дождь обязательно покажет нам, где находятся дыры”.

“Ты, конечно, прав”, - сказал Хаджадж. “Тогда почему бы тебе не позаботиться об этом?”

“Я сделаю это, сэр”, - сказал Тьюфик. “Я ожидаю, что они выйдут в ближайшие несколько дней”. Древний и сгорбленный, он зашаркал прочь.

Хаджжадж уставился ему вслед. Что именно должно было означать это последнее? Вызвал ли мажордом уже кровельщиков и получил ли он на это разрешение обратной силы? Так это звучало. Хаджжадж пожал плечами. Он руководил внешними делами Зувейзы на протяжении целого поколения, да. Тевфик управлял этим хозяйством намного дольше.

Что произойдет, когда он, наконец, упадет замертво? Гадал Хаджжадж. Его плечи поднялись и опустились в другом пожатии. Он бы нисколько не удивился, обнаружив, что Тевфик переживает его. Мажордом казался таким же стойким к переменам, как холмы за Бишахом.

На мгновение эта мысль приободрила Хаджаджа. Затем он нахмурился. Что случилось бы с этими холмами, если бы кто-нибудь применил к ним ужасающее колдовство, которое куусаманцы и лагоанцы использовали против Дьервара? Ничего хорошего: Хаджжадж был уверен в этом. Чем больше он слышал об этом заклинании, тем больше оно пугало его. Он думал, что первые сообщения, поступившие к Бишах, не более чем пугающие преувеличения, но они оказались меньше, чем ужасная реальность. Он никогда раньше не знал, чтобы слухи отставали от правды.

Он слышал, что помощникам министра Хорти приходилось следить за дьендьосским министром днем и ночью, чтобы убедиться, что он не покончит с собой. Хаджадж не знал, было ли это правдой; он знал, что Хорти не появлялся на публике с тех пор, как Дьендьеш сдался островитянам и Ункерланту.

Он вздохнул. Так много вещей, которые когда-то казались такими же неизменными, как эти холмы, выглядели по-другому, сомнительно, опасно, после Дерлавайской войны. Пока он был жив, Алгарве была центральным королевством на востоке, тем, вокруг которого вращались события, тем, на что ее соседи смотрели с благоговением и ужасом. Это оставалось таковым даже после того, как она проиграла Шестилетнюю войну.

Не более. Хаджжадж был уверен в этом. Дело было не только в том, что королевство Мезенцио было разрушено: одного короля в Альгарве поддерживали островитяне, другого - Свеммель из Ункерланта. Но Альгарве разрушила и себя морально. Теперь никто не мог смотреть на нее без отвращения. Это означало большие перемены в мире.

Тогда все повернулись бы к Ункерланту? Свеммель, несомненно, правил самым могущественным королевством на материке Дерлавай. Стали бы янинцы, фортвейгийцы, зувейзинцы и даже альгарвейцы кричать “Эффективность!” во всю глотку? От этой мысли Хадджаджа затошнило, но куда еще людям было смотреть?

Может быть, Куусамо, подумал он. Куусамо и Лагоас были единственными королевствами, которые могли надеяться удержать какой-то баланс сил против Ункерланта. Куусамо даже не королевство, не совсем, напомнил себе Хаджадж. Как оно держится под властью семи принцев? Каким-то образом это удалось, и более чем удалось. Его солдаты сделали больше, чем лагоанцы, чтобы победить Алгарве на востоке, и он также победил Дьендьеш, даже без последнего колдовства. Да, Куусамо был местом, за которым стоило понаблюдать.

Трудно иметь такую жестокую тиранию, как у Ункерланта, с семью лордами вместо одного, подумал Хаджадж. И все остальное, он был уверен, было лучшим выбором, чем Свеммель из Ункерланта.

Двадцать

Вот, Ванаи.” Элфрит протянул блюдо. “Хочешь еще кусочек баранины?”

“Нет, спасибо”, - сказала Ванаи. “Я сыта”.

Ее свекровь нахмурилась. “Ты уверена? Силы небесные, ты даже не доела то, что у тебя там есть. Теперь, когда у нас снова достаточно еды, тебе действительно нужно поесть”.

“Я сыта”, - повторила Ванаи. Она тоже это имела в виду. На самом деле, то, что она уже съела, не слишком удобно лежало у нее в животе.

“Я съем еще немного баранины”, - сказал Эалстан. “И передайте, пожалуйста, овсянку тоже. Чеснок, грибы и миндаль...” Он ухмыльнулся и причмокнул губами.

Хестан подняла чашу и протянула ее Ванаи. “Передай это своему мужу”.

“Хорошо”, - сказала она и сделала. Она сама съела порцию овсянки, и ей понравилось. Но от исходящего от нее запаха чеснока у нее все внутри перевернулось. “Здесь”, - сказала она Эалстану. Затем, сглотнув, она в спешке вышла из-за стола.

Когда она вернулась, она избавилась от того, что ее беспокоило - избавилась от этого в буквальном смысле. Она сделала осторожный глоток вина, чтобы перебить неприятный привкус во рту. Она проглотила его еще более осторожно, задаваясь вопросом, не взбунтуется ли ее желудок снова. Но вино не доставило ей никаких хлопот.

“Мама!” Саксбур сказала со своего высокого стульчика. Ванаи слабо улыбнулась ей. Казалось, что малышке налили больше каши, чем она съела.

“С тобой все в порядке, дорогая?” Спросил Элфрит.