С этим мы с Серёгой уже не дрались — сидели в трогающейся Серёгиной Победе. Этот стоял на тротуаре и жестикулировал, посылая нам вслед проклятия или ругательства на грузинском языке.

Он окинул меня своим быстрым, смеющимся взглядом, который делал его всеобщим любимцем, а потом перевёл взгляд на Нину. Он буквально пожирал её глазами:

— Вах, какая…

Я уже был готов выскочить из-за спины нашей музы и заткнуть ему рот.

Но Нина, мгновенно среагировав на витавшую в воздухе, словно предгрозовой разряженный озон, угрозу драки и тут же остановила меня.

— Не надо, Саш, всё в порядке, — промурлыкала девушка.

— Здравствуй, Давид, — она улыбнулась грузину, сделала пару шагов навстречу и протянула ему руку.

Тот приблизился, взял ее руку, элегантно поклонился и слегка поцеловал изящную кисть.

— Привет, красавица? Когда к нам перейдёшь? Ты же знаешь, кто тут настоящий чемпион.

— Ой, хвастун… нет, ну вы посмотрите, ты сначала выиграй.

Мне резанули слух её игривые нотки, в них было нечто большее, чем вежливое общение конкурентом.

— И выиграю, моя царица! Всё для тебя! Весь мир брошу к твоим ногам!

Он продолжал улыбаться, его речи звучали пафосно, но как я понял, именно подобный пафос позволял сокращать дистанцию с женщинами, создавал ему образ Казановы, ловеласа и весёлого притягательного балагура.

— А как же твоя Ламара? — Нина прашивала с шутливым укором

— Ламара всё. Развод, — он опустил голову, будто расстроен, — давно хотел сказать, что как только тебя увидел, понял, что только ты свет в конце туннеля.

— Ой, Давид, вас послушаешь, так сразу поверишь, что можете мир к ногам принести. Только жаль, что вы всё это забываете, как только поженитесь.

— Принесу, царица! Весь мир принесу к твоим ногам.

В этот момент я почувствовал на нас чей-то тяжёлый взгляд. Это был Соменко. Он стоял у нашей машины мрачнее тучи.

Самое время проявить командную солидарность. Я и сам был готов закончить этот балаган, надо совесть иметь.

— Гм, извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, но нас ждут, Нина.

— Мне пока моего мира хватает, Давид. Удачи в гонке.

Грузин прищурился и зло посмотрел на меня. Он на секунду задумался, вспоминаюягде меня видел. Получается, что не только я его узнал.

А потом его лицо озарило самая обаятельная из всех возможных улыбок, на какие он был способен. Грузин обратился к Нине:

— Переходи к нам, ты же меня знаешь, я серьёзно говорю.

Девушка ничего не ответила, стрельнув глазами в ответ.

Про таких говорят вертихвостка. Она и нравилась, и бесила меня одновременно.

Мы направились к стартовой позиции своей команды. Я обернулся и посмотрел в сторону Давида.

Он стоял нахмурившийся с виноватым видом перед темноволосой стройной женщиной, которая эмоционально тыкала указательным пальцем в нашу сторону и что-то выговаривала на грузинском.

Потом Давид всплеснул руками, что-то ответил. Я услышал её имя и улыбнулся. Ламара вставляла ему здоровенный пистон за открытый флирт с Ниной.

Может, Нина этого и добивалась? Она хотела выбить грузинского гонщика из душевного равновесия?

— Кто это, Нин?

— Давид Махарадзе из тбилисского Досааф.

— У них хорошая команда?

— С их деньгами-то? Неплохая — он один из фаворитов. Если не считать «заводских», то у них одна из лучших среди «самоделкиных»

«Самоделкиными» называли все команды, которые не имели отношения к советским автозаводам.

Я глянул на небо. На тренировке ни облачка, а сейчас буквально за полчаса налетели хмурые тучи. Интуиция подсказывала мне, что будет ливень. Сложно сказать какой продолжительности.

Не смотря на это, у зрителей на трибунах сохранялось приподнятое настроение. Их было немного, меньше трети занятых мест, но это обычное дело для кольцевых автомобильных гонок.

Те, кто не хотел платить, имели возможность наблюдать за гонкой из-за ограждения дальше по всей трассе.

Я подошёл к машине. Команда завершала последние приготовления. До старта минут пятнадцать-двадцать. Приблизившись к водительской двери, я обратился к Николаю:

— Коль, ты это, как сам?

— Нормально, предстартовый мандраж.

Это было прогрессом. Все мои предыдущие попытки построить диалог заканчивались провалом. Он пресекал любую возможность общения.

Он видел, как я встал между Ниной и Давидом и, видимо, то, что я привёл её, сыграло свою положительную роль.

— Ты прости, что я со своими непрошенными советами лезу.

— Ничего, всё в порядке, — пробухтел гонщик, — твоя расточка впускных и выпускных дала ещё десять лошадок, минимум.

Ого, это вообще триумф, лёд в наших мужских профессиональных отношениях начал трескаться.

— Слушай, мне кажется, что сто́ит переобуться со сликов в дождевую резину. Будет сильный дождь.

— Кажется — перекрестись! Переобуваться не будем, — он снова ответил грубостью на мое предложение.

— Коль, точно будет дождь. Трасса пыльная. Мы успеем сейчас быстро переобуться.

Но Соменко, подчиняясь своей гордости, упёрся, как баран и снова перешёл на повышенные тона.

— Я сказал не будем переобуваться! Что тут непонятного? Чё ты лезешь всё время, куда не просят? Отойди от машины, на хрен!

Я посмотрел на него. И отшёл. Было глупо себя так вести. Многие машины были обуты в дождевую резину, в том числе и экипаж Давида Махарадзе, выступающий под номером «семь».

Слики — абсолютно гладкая шина, не имеющая канавок рисунка протектора, давали машине невероятный держак на сухой дороге. Машину будто прибивало к трассе.

Когда гонщик заходил в поворот на скорости, центробежная сила мощно выталкивала его тело с сидения во внешнюю сторону, а сама машина продолжала двигаться по асфальтовому покрытию, как приклеенная.

Именно поэтому на гоночных сидениях придумали боковые упоры, которые удерживают таз и бедра в поворотах. Эти сиденья за свою ковшеобразную форму так и называют — ковшами.

Слики хороши в сухую погоду, на них, конечно, можно ездить на идеальной трассе в дождь.

Но таких трасс в Союзе практически нет, не смотря на все старания федерации и автодорожных инженеров.

Там, где есть вероятность образования луж, колея или кочки, езда на сликах в дождь может стать неуправляемой.

Гонщики сидели за рулями своих железных коней с заведёнными двигателями, в ожидании стартового выстрела.

Некоторые перегазовывали, чтобы держать двигатель на высоких оборотах. Над площадкой стоял рёв моторов и облака сизого выхлопа.

Жум-жум… Жум-жум-жум-жум-ммма.

В крови снова появилось знакомое возбуждение, которое я испытывал раньше перед началом гонок.

Хоть и не я сидел за рулём, я каждый раз ощущал предстартовое волнение.

Если раньше у меня были просто любимые команды, то теперь должна была стартовать наша.

Я смотрел на переделанный до неузнаваемости отцовский Жигуленок.

Осознание того, что я всему причина, придавало ещё большей остроты чувствам.

Машины выстроились согласно жеребьёвке по две в ряду, друг за другом. У стартовых полос стояли двадцать два экипажа со всего Союза, готовые рвануться в бой в любую секунду.

Гонщики поворачивали шлемы и смотрели друг на друга. Судя по взглядам, которыми они обменивались, можно было понять, что особой любви они друг к другу не питали.

Стартового выстрела я почти не услышал, потому что его заглушили взревевшие двигатели.

Понеслась!

Николай стартовал с четвёртой позиции. Давид Махарадзе с пятой.

С самого начала Соменко удачно обошёл впередиидущий Москвич четыреста двенадцатый и ушёл на третью позицию.

Это хороший признак, если машина выдержит, а она должна выдержать, то ему нужно удержаться в группе лидеров.

Первые машины влетели в слепую зону-часть трека не видимую с трибун.

Когда они снова показались, то стало понятно, что Коля обогнал впередиидущую Ладу с завода и встал на вторую позицию.