«Он пойдет туда, Мелвин, – сказала Ширли. – Я сама с ним схожу».

Поход в «Shreve's» несколько успокоил Ширли. Это действительно был «Ролекс» – «Ролекс» стоимостью три с половиной тысячи долларов! Часы не только были действительно куплены в этом магазине – продавец даже хорошо помнил Питера.

«Очень представительный джентльмен. На нем было самое восхитительное пальто, какое я когда-либо видел: двубортное, серый кашемир, длиной почти до самого пола. Он едва не купил вторые такие же – своему отцу, но потом передумал: он сказал, что в выходные летит в Цюрих и купит часы там».

Маршал был так доволен, что предложил Ширли выбрать себе подарок. Она выбрала изысканную зеленую керамическую вазу для икебаны с двумя горлышками.

В среду, как и было обещано, доставили вексель Питера, и, к великому удовольствию Маршала, он в точности соответствовал требованиям Мелвина. Гарантом векселя на девяносто тысяч долларов плюс проценты выступал банк «Credit Suisse». Выплаты по векселю могли производиться по требованию в любом из сотен филиалов «Credit Suisse» по всему миру. Даже Мелвину не удалось найти ни одной зацепки, и он с неохотой признал, что это действительно железобетонный документ. Как бы то ни было, повторил Мелвин, у него не вызывают доверия инвестиции, которые обещают такую прибыль.

«Значит ли это, что ты откажешься войти в долю?» – уточнил Маршал.

«Ты предлагаешь мне долю?» – спросил Мелвин.

«Мне надо подумать! Я тебе перезвоню». Выгодное дельце, подумал Маршал. Мелвин еще долго будет ждать свою долю.

На следующий день на счет Маршала поступила выручка с продажи акций, и он перевел Питеру в Цюрих девяносто тысяч. Он отлично поиграл в баскетбол в полдень и успел на скорую руку перекусить с одним из игроков, Винсом – психологом из соседнего офиса. Винс был его хорошим другом, но Маршал не стал говорить ему об этой инвестиции. Он не говорил об этом никому из своих коллег. Знал только Мелвин. Но, успокаивал себя Маршал, это чистая сделка. Питер не был его пациентом, он был его бывшим пациентом, даже бывшим пациентом, который прошел лишь краткосрочный курс терапии. О переносе не может быть и речи. Маршал понимал, что здесь нет конфликта профессиональных интересов, но решил сказать Мелвину, чтобы тот хранил все это в секрете.

Позже, встретившись с Адрианой, невестой Питера, Маршал постарался не позволить сеансу выйти за рамки профессиональных отношений, всячески избегая разговоров об инвестиции в предприятие Питера. Он с благодарностью принял ее поздравления по поводу именных лекций, но, когда она сказала, что Питер вчера сообщил ей, что закон, обязывающий несовершеннолетних велосипедистов носить шлемы, представлен на рассмотрение законодательных органов в Швеции и в Швейцарии, Маршал лишь кивнул и немедленно перешел к проработке ее отношений с отцом, великодушным и доброжелательным человеком, который, однако, умел так запугивать людей, что никто не осмеливался ему противоречить. Отец Адрианы очень хорошо относился к Питеру – он, кстати, входил в одну из групп инвесторов, – но был против брака, в результате которого не только его дочь, но и ее дети, его будущие наследники, уедут из страны.

Комментарии Маршала относительно отношений Адрианы с отцом, а именно заявление о том, что задача родительского воспитания заключается в формировании индивидуальности, способности к автономному существованию, способности обходиться без родительской помощи и в конце концов отделиться от них, принесли свои плоды. Адриана начала понимать, что она вовсе не обязана испытывать чувство вины, которое отец пытается навязать ей. В смерти ее матери не было ее вины. Не было ее вины и в том, что отец стареет, что он так одинок. В завершение сеанса Адриана спросила, может ли Маршал провести с ней более оговоренных Питером пяти сеансов.

«Возможно ли провести совместный сеанс со мной и моим отцом, доктор Стрейдер?» – поинтересовалась она.

Не родился еще тот пациент, который заставит Маршала Стрейдера уделить ему более пятидесяти минут. Ни секундой больше. Маршал гордился собой за это. Но он не мог не отметить подарок Маршала и, показав на свое запястье, произнес: «На моих новых часах, точных до миллисекунды, ровно пятьдесят минут. Мисс Роберте, нашу следующую встречу мы начнем с ваших вопросов».

Готовясь к приходу Шелли, Маршал чувствовал себя просто восхитительно. Что за день, думал он. Лучше просто быть не может: он наконец перевел Питеру деньги, провел отличный сеанс с Адрианой, выиграл в баскетбол – на последнем ударе, словно по мановению волшебной палочки, ситуация сложилась в его пользу, и никто не посмел встать на его пути.

И он ждал прихода Шелли. Это была их четвертая встреча. Два предыдущих сеанса на этой неделе были из ряда вон выходящими. Смог бы какой-нибудь другой терапевт провести их столь же успешно? Он ловко и эффективно прорабатывал отношения Шелли с отцом посредством секторного анализа и с точностью хирурга методично заменял болезнетворные интерпретации Сета Пейнда правильными.

Шелли вошел в кабинет и, как обычно, коснулся оранжевой чаши стеклянной скульптуры, прежде чем сесть на свой стул. Он сразу начал говорить – Маршалу не пришлось его уговаривать:

«Помните Вилли, с которым я играю в покер и теннис? Я говорил вам о нем на прошлой неделе. Это тот парень, который стоит около сорока или пятидесяти миллионов. В общем, он пригласил меня на неделю в Ла-Коста, чтобы я был его напарником на ежегодном парном турнире Панчо Сегура. Я думал, что с этим не будет проблем, но… короче, что-то здесь не так, что-то мне не нравится. Не знаю, что именно».

«Как вы думаете, что это?»

«Мне нравится Вилли. Он старается быть хорошим парнем, хорошим приятелем. Я знаю, что он может выложить за меня пару тысяч за эту поездку и это для него не деньги. Он настолько богат, что ему в жизни не потратить даже проценты с его капитала. К тому же не похоже, что он делает это только по доброте душевной. Он мечтает получить разряд по парному теннису, и, скажу я вам, лучшего партнера, чем я, ему не найти. Но я не знаю. Я не могу понять, почему мне неспокойно».

«Попробуйте вот что, мистер Мерримен. Сегодня я хочу, чтобы вы сделали что-то особенное. Сконцентрируйтесь на своих отрицательных эмоциях, сконцентрируйтесь на Вилли, и просто позвольте своим мыслям течь так, как им вздумается. Говорите обо всем, что приходит вам в голову. Не пытайтесь оценивать, не пытайтесь фильтровать этот поток сознания. Забудьте обо всем. Просто проговаривайте все, что приходит вам в голову».

«Жиголо – это первое слово, которое приходит на ум. Меня держат за жиголо, мальчика по вызову, который прибегает по первому зову Вилли и начинает его развлекать. Но мне Вилли нравится. Если бы он не был так богат, мы были бы хорошими друзьями… а может, и нет… я не уверен. Может, если б он не был богат, он не был бы мне интересен».

«Продолжайте, мистер Мерримен, у вас отлично получается. Не выбирайте, отключите цензуру. Говорите обо всем, что приходит вам в голову. Рассказывайте мне все, о чем вы думаете, что вы видите перед собой».

«Гора денег… монеты, счета… огромные кучи денег… Когда я общаюсь с Вилли, я всегда думаю… всегда думаю, что могу получить с него? Как я могу его использовать? Сами понимаете… я хочу чего-то: деньги, привилегии, изысканная пища, новые теннисные ракетки, деловые рекомендации. Он производит на меня впечатление… его успех… мне нравится, когда меня видят в его обществе, это поднимает мой статус. Но и понижает тоже… Я вижу, как держу отца за руку…»

«Остановитесь на этом образе – вы и ваш отец. Сконцентрируйтесь на нем. Пусть что-нибудь произойдет».

«Я вижу эту картинку. Мне, наверное, еще не было десяти, потому что это было тогда, когда мы переехали через весь город – это был Вашингтон, – чтобы поселиться над магазином отца. В воскресенье отец взял меня за руку и повел в Линкольн-парк. На улицах грязный снег, слякоть. Я помню, как мои темно-серые вельветовые штаны издавали при ходьбе шуршащий звук. У меня был пакет орехов, я, наверное, кормил белок, бросал им орехи. Одна белка тяпнула меня за палец. Сильно тяпнула».