Эрнест расхохотался, да так, что едва не подавился. «Хорошая история, – отсмеявшись, сказал он, – но к чему это ты?»

«Ну, во-первых, к тому, что скрытничают не только терапевты. Многие пациенты врут, лежа на кушетке, и многих ловят на этом. Я тебе рассказывал про своего пациента, который за два года до нашей с ним встречи лечился у двух терапевтов, причем ни одному из них об этом не сообщил».

«А мотив?»

«Ой, что-то вроде мстительного ликования. Он сравнивал их комментарии и тихонько смеялся над тем, как они с полной уверенностью в своей правоте дают диаметрально противоположные, но одинаково нелепые интерпретации».

«Что-то вроде ликования… – произнес Эрнест. – Помнишь, как бы назвал это старик профессор Уайтхорн?»

«Пиррова победа!»

«Пиррова, – повторил Эрнест. – Его любимое слово. Мы слышали его каждый раз, когда он говорил о сопротивлении пациентов психотерапии.

Но знаешь, – продолжал он, – этот твой пациент, который лечился сразу у двух терапевтов… Помнишь, в Хопкинсе мы с тобой предъявляли одного и того же пациента двум супервизорам, а потом смеялись над тем, что их мнения не совпали ни по одному вопросу? То же самое. Меня заинтриговала твоя история про двух терапевтов. – Эрнест отложил палочки. – Вот интересно, а со мной такое может случиться? Не думаю. Я уверен, что могу понять, когда пациент говорит мне правду, а когда лжет. Бывают, конечно, сомнения, но потом наступает момент, когда я уже не сомневаюсь в том, что мы оба говорим правду».

«Оба говорим правду» – хорошо звучит, Эрнест, но что это значит? Даже не могу вспомнить, сколько раз получалось так, что я работал с пациентом год, два, а потом происходило что-то, что заставляло меня полностью пересмотреть все, что я о нем знал. Были пациенты, с которыми я по нескольку лет работал индивидуально, а потом я перевожу его в группу – и что я вижу! Быть не может! Это мой пациент? С таких сторон он мне не открывался!

Три года, – продолжал Пол, – я работал с пациенткой, очень интеллигентной женщиной лет тридцати, у которой спонтанно, без какой бы то ни было стимуляции с моей стороны, начали возникать воспоминания об инцестуальных отношениях с отцом. Мы работали с этим около года, и я был уверен, что мы оба, как ты выразился, говорим правду. Все эти ужасные месяцы я держал ее за руку, когда воспоминания настигали ее, я поддерживал ее в то сложное для всей ее семьи время, когда она пыталась объясниться с отцом. Теперь же – возможно, в связи с ажиотажем в прессе – она стала сомневаться в истинности этих детских воспоминаний.

Говорю тебе, у меня голова шла кругом. Я не знаю, где правда, где вымысел. Более того, она начала критиковать меня за доверчивость. В последнюю неделю ей приснился сон, что она находится в родительском доме, и вдруг подъезжает машина общества Доброй воли и начинает ломать фундамент. Почему ты улыбаешься?

«Хочешь, я с трех попыток угадаю, кто этот грузовик».

«Именно. Без сомнения. Когда я спросил, с чем у нее ассоциируется этот грузовик, она пошутила, что сон называется „Рука Помощи Наносит Удар“. То есть послание, заключающееся в этом сне, выглядит следующим образом: притворяясь – или искренне веря в то, что я помогаю ей, – я подрываю основы ее дома, ее семейного благополучия».

«Втираешься в доверие».

«Верно. А я сделал глупость: я попытался защититься. Когда я сказал, что анализировал ее воспоминания, она назвала меня простофилей, который верил каждому ее слову.

И знаешь, – продолжал Пол, – в чем-то она права. Может, мы слишком легковерны. Мы настолько привыкли, что пациенты платят нам за то, что мы выслушиваем их откровения, что стали слишком наивными, чтобы допустить возможность того, что они лгут нам. Я слышал, что было проведено исследование, в ходе которого выяснилось, что психиатры и агенты ФБР оказались фактически неспособны уличить человека во лжи. А спор по поводу инцеста принимает совершенно дикие формы… Эрнест, ты слушаешь меня?»

«Продолжай. Ты говорил о том, что спор по поводу инцеста принимает совершенно дикие формы».

«Да. Особенно когда дело доходит до сатанинских ритуалов, связанных с изнасилованием. В этом месяце я выполняю функции приходящего врача в стационаре округа. Шесть из двадцати пациентов отделения утверждают, что стали жертвами ритуального изнасилования. Ты не поверишь, что творится на групповых сеансах! Эти шесть пациентов описывают, как происходило ритуальное изнасилование по сатанинскому обряду, не забывая про человеческие жертвоприношения и каннибализм, причем настолько ярко и настолько убедительно, что никто не осмеливается усомниться в их словах. В том числе и персонал! Если бы терапевты, которые ведут группу, решились усомниться в истинности этих рассказов, пациенты попросту заклевали бы их, не дали работать! По правде сказать, кое-кто из персонала действительно в это верят. Сумасшедший дом».

Эрнест кивнул, ловко перевернув кусок рыбы на своей тарелке и продолжая есть.

«Такие же проблемы возникают и с работой с расщеплением личности, – продолжал свой рассказ Пол. – Я знаю терапевтов, настоящих профессионалов, через руки которых прошли сотни таких пациентов, но знаю и других хороших терапевтов, которые, имея тридцатилетний стаж работы, утверждают, что никогда ни с чем подобным не сталкивались».

«Помнишь, у Гегеля: „Сова Минервы появляется только в сумерках“, – отозвался Эрнест. – Может, мы просто не можем понять истинную суть этой эпидемии, пока она не спадет. Тогда мы сможем оценить ситуацию более объективно. Я полностью с тобой согласен в том, что касается жертв инцеста и расщепления личности. Но давай отойдем от этой темы и обратимся к твоей повседневной амбулаторной психотерапевтической практике. Думаю, что хороший терапевт способен понять, когда пациент говорит ему правду».

«Социопат?»

«Нет, нет, нет, ты же понимаешь, о чем я, – обычный пациент. Когда ты последний раз работал с социопатом, который бы платил тебе за лечение и не был направлен к тебе по решению суда? Помнишь, я рассказывал тебе о моей новой пациентке, на которой я провожу эксперимент с полным самораскрытием? В общем, во время второго сеанса на прошлой неделе я какое-то время не мог поймать ее… мы были так далеки друг от друга… словно бы и не были в одной комнате. А потом она начала рассказывать, что в юридическом колледже была лучшей студенткой группы, внезапно разрыдалась и стала абсолютно искренней. Начала рассказывать, о чем больше всего сожалеет. О том, как отказалась от выгодных профессиональных предложений, от возможности сделать карьеру и выбрала замужество, но вскоре возненавидела мужа. И в точности то же самое, тот же прорыв искренности имел место на первом сеансе, когда она говорила о своем брате и каком-то насилии, которое пережила – или возможно пережила – в детстве.

Я так сочувствовал ей… знаешь, тогда мы были действительно близки. Настолько близки, что сейчас неискренность между нами просто невозможна. На самом деле после того случая на прошлом сеансе она стала невероятно искренней… стала говорить обо всем исключительно искренне… о сексуальной фрустрации… о том, что сойдет с ума, если не переспит с кем-нибудь».

«Сдается мне, у вас много общего».

«Да, да. Я работаю над этим. Пол, да перестань ты есть свои проращенные бобы. Ты что, собрался участвовать в Олимпиаде для анорексичных спортсменов? Вот, попробуй эти острые устрицы – это их фирменное блюдо. Почему мне всегда приходится есть за двоих? Только посмотри на этого палтуса, он великолепен!»

«Нет, спасибо, я специально жую термометры, чтобы получить свою дозу ртути».

«Очень смешно. Боже правый, что за неделя! Пару дней назад умерла Ева, моя пациентка. Помнишь Еву? Я рассказывал тебе о ней – я бы хотел иметь такую жену или мать. Рак яичников, помнишь? Преподавала писательское мастерство. Удивительная женщина».

«Это та самая, которой приснился отец, который говорил ей: „Не сиди дома с тарелкой куриного супа, как я, а езжай в Африку“».

«А, да. Я уже и забыл. Да, верно, это была Ева. Мне будет ее не хватать. Я тяжело переживаю эту смерть».