Джон Уэлдон и без того понимал, что этот Исход приведет к серьезным последствиям. Последнее, что он хотел бы увидеть на своем веку, так это раскол и основание самостоятельного психоаналитического института. Подобное не раз происходило в других городах: после того как откололась Карен Хорни со своими последователями, a потом и интерперсоналисты во главе с Салливаном, в Нью-Йорке появилось три института. Такая же судьба постигла Чикаго, и Лос-Анджелес, и Вашингтонско-Балтиморскую школу. Это должно было произойти и в Лондоне, где десятилетиями последователи Мелани Клейн, Анны Фрейд и «серединная школа» – апологеты теории объектных отношений Фейрберна и Винникотта – вели непримиримую борьбу.

Институт психоанализа «Golden Gate» мирно просуществовал полвека, возможно, потому, что агрессия его членов была эффективно перенаправлена на более очевидных врагов: на сильный Юнгианский институт и ряд альтернативных терапевтических школ – трансперсональную, Рейхианскую, прошлых жизней, холотропного дыхания, гомеопатическую, Ролфинга, которые чудесным образом одна за другой возникали из горячих источников и бурных трений графства Марин. Более того, Джон понимал, что какой-нибудь ушлый журналист не откажет себе в удовольствии написать материал по поводу раскола института. Зрелище хорошо проанализированных психоаналитиков, неспособных ужиться друг с другом, которые встают в позу, борются за власть, сталкиваются по пустякам и в конце концов шумно расстаются, может послужить пищей для прекрасной литературной буффонады. Джон не хотел войти в историю как президент периода распада института.

«Отозвать? – воскликнул Моррис. – Такого никогда не было!»

«Чрезвычайные шаги в чрезвычайных ситуациях», – пробормотала Олив Смит.

Маршал не отрываясь следил за Джоном Уэлдоном. Перехватив едва заметный кивок в ответ на слова Олив, он воспользовался ситуацией.

«Если мы не примем брошенный Риком вызов – который, я уверен, скоро станет достоянием общественности, – то наши шансы заделать эту брешь равны нулю».

«Но отзывать, – не унимался Моррис Фендер, – из-за неверной интерпретации?»

«Не стоит недооценивать, Моррис, это серьезная проблема, – сказал Маршал. – Существует ли психоаналитическая техника более мощная, чем интерпретация? И разве не все мы сходимся во мнении, что предложенная Сетом формулировка опасна и неверна?»

«Она опасна потому, что она неверна», – заметил Моррис.

«Нет, – возразил Маршал. – Она может быть неверной, но пассивной – просто не дающей пациенту развития. Но эта не просто неверна, но и активно опасна. Только представь себе! Каждый его пациент-мужчина, который мечтает о поддержке, о человеческом общении, должен поверить в то, что испытывает примитивное желание забраться в отцовский анус, в комфорт его утробы. Это беспрецедентный случай, но я уверен, что нам следует предпринять что-то для защиты его пациентов». Быстрый взгляд убедил Маршала в том, что Джон не только поддерживает его позицию, но и ценит ее.

«Матка – прямая кишка! Где он только набрался этого дерьма, этой ереси, этой… этой… этой белиберды?» – воскликнул Джекоб, свирепого вида психоаналитик с обвисшими щеками, двойным подбородком и огромными седыми бровями и бакенбардами.

«Он говорил, что взял это из своей практики, из анализа Аллена Джейнвея», – ответил Моррис.

«Но Аллен умер три года назад. Знаете, Аллен никогда не вызывал у меня доверия. У меня нет доказательств, но его женоненавистничество, его щегольство, все эти банты, друзья-гомосексуалисты, этот кондоминиум в Кастро, опера как сосредоточие всех интересов…»

«Давайте не будем уходить от темы, Джекоб, – перебил его Джон Уэлдон. – На данный момент нас не интересуют ни сексуальные предпочтения Аллена Джейнвея, ни самого Сета. Нам нужно быть с этим очень осторожными. Если общественность решит, что мы осуждаем или даже увольняем члена института только потому, что он гей, то, с учетом сложившейся ситуации, это будет для нас политической катастрофой».

«Он – или она – был геем», – сказала Олив.

Джон нетерпеливо кивнул, соглашаясь с ней, и продолжил: «Нас не интересует в этой связи и проблема сексуальных злоупотреблений Сета в отношении пациентов, в чем он обвиняется и о чем мы сегодня еще не говорили. У нас есть заявления о сексуальных злоупотреблениях терапевтов, которые работали с двумя бывшими пациентами Сета, но на данный момент ни один из пациентов не согласился предъявить обвинение. Одна пациентка считает, что это причинило ей серьезный вред; другая утверждает, что это внесло коварный и деструктивный раскол в ее супружескую жизнь, но либо из-за устойчивой лояльности, обусловленной переносом, либо из-за нежелания широкой огласки она не захотела выдвигать обвинения. Я согласен с Маршалом: нам следует придерживаться одной линии поведения, а именно: стоять на том, что под предлогом психоанализа он делал неверные, неаналитические и опасные интерпретации».

«Но есть и другая проблема, – произнес Берт Кантрелл, один из инструкторов, партнер Маршала, – не забудьте про гарантию конфиденциальности. Сет может подать на нас в суд за клевету. А что насчет превышения полномочий? Если один из бывших пациентов Сета обвинил его в злоупотреблении служебным положением, что помешает и другим пациентам начать преследовать наших богатеев или даже толстосумов из национального института? В конце концов, они вполне могут обвинить нас в том, что мы Сета спонсировали, что мы сами назначили его на высший пост, разрешили готовить молодых специалистов. Мы разворошили осиное гнездо, и лучше бы нам этого не делать».

Маршал получал истинное удовольствие, видя слабость и нерешительность своего соперника. Чтобы сделать контраст еще более очевидным, он постарался придать своему голосу как можно больше уверенности: «Au contraire[23], Берт. Мы окажемся в значительно более уязвимой позиции, если мы не будем действовать. Причем действовать мы должны именно по той причине, по которой ты предлагаешь нам бездействовать, и действовать мы должны быстро, чтобы как можно скорее дистанцироваться от Сета и сделать все возможное, чтобы компенсировать нанесенный им вред. Я прямо-таки вижу, как этот Рик Чаптон, черт бы его побрал, предъявляет нам иск – или, по крайней мере, перемывает наши кости с репортером „Таймс“, – если мы предадим Сета анафеме и ничего не предпримем в защиту его пациентов».

«Маршал прав, – сказала Олив, которая часто исполняла роль чести и совести института. – Если мы верим в то, что наша терапия эффективна, а ошибочное применение психоанализа – дикий анализ – приносит серьезный вред, то нам ничего не остается, кроме как действовать в соответствии с этими убеждениями. Мы должны провести для всех бывших пациентов Сета курс восстановительной терапии».

«Сказать легко, – заметил Джекоб. – Никакими силами мы не вытянем из Сета имена пациентов, с которыми он работал».

«В этом нет необходимости, – ответил Маршал. – Мне кажется, нам в данной ситуации лучше всего будет опубликовать в популярных изданиях обращение ко всем пациентам, которые лечились у него в последние несколько лет, или, по крайней мере, ко всем пациентам-мужчинам. – Маршал улыбнулся и добавил: – Будем надеяться, что женщин он лечил иначе».

Собравшиеся заулыбались в ответ на шутку Маршала. Слухи о сексуальных отношениях Маршала с пациентками ходили среди членов института годами, потому все почувствовали огромное облегчение от того, что об этом заговорили в открытую.

«Итак, – подытожил Джон Уэлдон, стукнув молоточком, – мы пришли к единому мнению о том, что мы должны попытаться предложить курс восстановительной терапии пациентам Сета?»

«Я голосую за», – сказал Харви.

Предложение было принято единогласно, и Уэлдон обратился к Маршалу: «Согласен ли ты взять на себя ответственность за этот шаг? Просто согласуй свой план действий с организационным комитетом».

«Разумеется, Джон, – ответил Маршал, едва сдерживая переполнявшую его радость. Он не мог даже предположить, насколько высоко взлетели сегодня его акции. – Я также скоординирую все наши действия с Международной психоаналитической ассоциацией – на этой неделе я собирался обсудить с Реем Веллингтоном, секретарем, еще один вопрос».