– Так, ежели вы уже женаты будете, кто ж тебя второй раз выдаст?

Фрося задумалась и, положив голову на плечо подруги, сказала:

– Будь, что будет…

–Вот и правильно. А сейчас ты мне обед поможешь приготовить. За делом и время быстрее пройдет.

Обед готовили не замысловатый: постные щи да чугунок картошки. В то время в городке не в каждом доме и картошка была, с хлебом еще хуже. Спасал паек Федора и проворность Марины.

Семью же Фроси спасали две коровы да десяток кур, молоко и яйца от которых Степанида Афанасьевна иногда ходила менять на другие продукты. На работу же Ефросинья устроиться никак не могла, мать строго запретила идти работать в кабаках да в торговле, а на фабрике и заводе мест не было, вот и крутились, как могли.

После готовки, Фрося помогла вымыть полы в нескольких кабинетах и в читальном зале, потом сходила за водой, а остаток времени сидела в комнате Федора, рассматривая картинки в непонятной её разуму книге.

С наступлением темноты на первом этаже послышался громкий смех, а затем и топот на лестнице. Это возвращались Федор и Глеб после политпросвещения масс в ближайшем из сел. Они громко смеялись и что-то доказывали друг другу, но по всему было понятно, что поездка удалась.

Первым в комнату вошел почти двухметровый Федор. Он встал у порога как великан, заслонив собою все вокруг, раскинув руки, произнес:

–Есть женщины в русских селеньях! С спокойною важностью лиц, С красивою силой в движеньях, С походкой, со взглядом цариц. Здравствуй, Фрося! Рад тебя видеть!

Он бросил шапку на диван и стал быстро снимать с себя старое облезлое пальто. Федор был своеобразный человек, его не возможно было не заметить, и не возможно было им не восхищаться. А вот за ним на пороге стоял скромно Глеб. Он мял шапку в руках и как будто не решался войти.

– Здравствуй, Федор. Здравствуй, Глеб – Глаша смущенно смотрела на него, пытаясь вспомнить, что она хотела сказать, но слова все, куда то исчезли, полопались в голове как мыльные пузыри.

Федор посмотрел на обоих, махнул рукой и произнес:

–Оставлю вас. Голодный как волк.

Глеб вошел комнату, пропуская друга, и как только дверь за ним закрылась, он бросил шапку на комод и сел рядом на стул, опустив голову:

–Пришла, значит…

–Пришла. Матушка не пускала, – Глаша сделала шаг к нему, но ближе подойти не посмела.

–Стало быть, ясности хочешь?– он наконец-то поднял голову и посмотрел на неё.

–Хочу.

–Ну, ты сядь, не мелькай!

Фрося неуклюже села на диван, теребя в руках платок, который упал с ее плеч:

– Глебушка, я против воли матушки сюда пришла…

–И что ж? – перебил её он, – От меня чего хочешь? Я человек свободный, я сам себе хозяин. А ты? Все от матушки зависишь, боишься её. А так дела не делаются. Я ждал тебя тогда. Всю ночь стоял. А ты? Нет, не пойдет так. Мала ты, видимо. Тебе подрасти надо.

–Глебушка, но ведь меня матушка…

–Хватит!– он резко встал с места – Устал! Все у тебя всегда не так. Сама ты себе не хозяйка. Дитё ты неразумное еще, а все туда же. Зачем же мне жена-ребенок? И я хорош! Заигрался я с тобой. Хватит! Дудки! Домой, Фрося, иди. Нечего нам больше тут обсуждать.

–Глебушка, но как же так? Ведь люблю я тебя…

– Любовь!– он язвительно повторил – Любовь! Знаешь ли ты, что это такое? Напридумала себе невесть что. А я вот не люблю. Не люблю. И словами такими не разбрасываюсь. Любовь у неё, посмотрите.

Она медленно встала с дивана, подошла вплотную к Глебу и посмотрела прямо в глаза.

– Ну чего смотришь?– спросил он – Серьезно я с тобой, а ты опять играешься. Передумал я на тебе жениться. Передумал. Другую я себе нашел. Чего тебе еще не понятно?

Фрося, сама себя не помня, влепила ему звонкую пощечину, и, испугавшись своего поступка, вылетела из комнаты прочь. Она не останавливаясь и никого, не замечая, сбежала по лестнице вниз и выбежала из избы-читальни. Бежала так до самых ворот своего дома. И уже у дверей, переведя дух, зарыдала во весь голос. Услышав шум, Степанида Афанасьевна открыла осторожно дверь и, видя дочь, закачала головой:

–Пришла, полуночница. В дом хоть войди. Соседям только на смех.

Войдя в дом, Степанида Афанасьевна помогла Фросе снять одежду, подала ей ковш с водой:

– Все в любовь не наиграешься. Пей воды то – она всунула ковш в дрожащие руки дочери – Бросил? И правильно. Эх, дуреха, неужто ты думала, что мать ничего не знает? Да все соседи уже говорят. Фроська, Фроська. Позоришь ты нас. Да ведь он кобель и вся округа это знает. Ну, славу богу до греха дело не дошло. Хоть так. Ты лучше за стол садись, поешь. На сытый желудок душевные раны быстрее заживают.

– Не могу… не хочу… – Фрося отдала матери ковш и вытерла ладонью слезы.

– Иди, говорю, за стол. Опять против меня идешь. Видимо мало тебе жизнь урок преподнесла.

Фрося послушно прошла к столу, но кусок в горло так и не полез. Просидев в молчании над кислыми щами, она встала из-за стола:

–Спасибо, матушка, за еду.

–Ты же ничего не ела – Степанида подняла на неё глаза, – Фроська, ну что с тобой делать? Хоть богу помолись. Он тебе терпения пошлет, всё легче станет.

Фрося, ничего не ответив, ушла за цветастую занавеску на кровать, где уткнувшись лицом в подушку, тихо всхлипывала до самого утра.

Прошли недели, наступил теплый май. Снег уже растаял, уступив место для молодой зеленой травы. По улицам в этот солнечный день проходила первомайская демонстрация и люди с транспарантами, плакатами с лозунгами шли по улицам города и пели: кто марсельезу, кто интернационал, а другие с улыбками и смехом, размахивали ветками деревьев с едва проклюнувшимися почками. За ними всю дорогу бежали беспризорники, которые осторожно подворовывали в этот праздничный день. В воздухе витала радость, смех и ликование толпы.

Фрося с Маришей шли рука под руку, смеялись, рассматривали толпу и гордились, что стали частью чего-то большего. В такой день они на рукава завязали красные повязки, а на головы надели красные косынки, подобно женщинам-коммунисткам.

– Смотри, а Любаша в обнимку с Лёней идет – воскликнула Мариша, аж подпрыгнув на одной ноге – А там то, там то, смотри, это ведь Гавриша с Анечкой. Вот бесстыдники, он ведь с Мусей еще вчера гулял.

Фрося слушала подругу в пол уха, ища глазами Глеба, и на все её ликования просто поддакивала.

– Мариша, а Федя твой где?– уже не выдержав, спросила она.

– А зачем он тебе? Ой, да ты Глеба все своего ждешь? Забудь его. С ним и Федя разругался.

– Зачем?– Фрося даже замедлила шаг от любопытства.

–Не сошлись в политическом вопросе.

–Вот чудаки. Почему мужчины такие чудаки… – Фрося фыркнула и сильнее стиснула руку подруги.

–Глеб теперь в конце Чугунной живет. Вот только что я и знаю.

–Но ведь должен же он быть сегодня здесь…

– Да лучше бы не было. Ой, смотри, Любаша нас к себе зовет. Ну, пошли, пошли скорее.

А вот Глаша на Первомай не пошла. Сидела у окна, вязала детские носки и изредка посматривала на улицу. На душе было у неё как то неспокойно, как будто кошки скребли. В доме она осталась одна с Ваняткай, который, наконец- то, заснул и, можно было заняться домашними делами. Делая петлю за петлей, Глаша глубоко уходила в свои мысли, что не заметила, как вдоль их дома промелькнула тень, а потом и вовсе заскрипела входная дверь. От неожиданности Глаша вскочила с места, уронив клубок шерсти на пол. В дверном проеме показалась мужская фигура.

– Как же вы без собаки то живете? Ограбят и не заметите, – прогремел знакомый мужской голос.

Глаша стояла на том же месте, не смея пошевелиться:

– Ефим?

–Я, Глашенька, я – он скинул с плеч вещмешок и тихонько подошел к зыбке – Чей это? Не уж то Фроськин?

–Ефим. Ефим…– она робко подошла к нему, тронула его за рукав, как будто не веря своим глазам – Живой…

–Ну как же, живой. Стою перед тобой. Обнимемся хоть что ли?

Глаша все еще не веря в происходящее, не уверенно обняла мужа, хотела было поправить левый его рукав, да ладонь провалилась в пустоту.