Тончи, ожидая каждый миг окрика, прошел мимо эк-зерциргауза, помешкал перед главным входом. Никто его не остановил ни здесь, ни на лестнице, и художник невольно ускорил шаг, предчувствуя в мертвенной тишине дворца события много более грозные и бесповоротные, чем пожар или бунт.

Но еще до обеда Тончи узнал, что случилась всего лишь военная тревога. Правда, ходили слухи, будто сигнала к ней никто не подавал и что сам император не мог скрыть беспокойства, когда площадь перед дворцом запрудили войска; но толком никто ничего сказать не мог. Ночь прошла спокойно, даже караулов не усиливали, а наутро Сальваторе, направляясь в свою беседку, не нашел на выметенных тщательно дорожках никаких следов вчерашнего. Пятнистые бабочки поднимались с кустов, подставляя оранжево-синие крылья августовскому солнцу, выступала испарина на висках — видно, близилась гроза. Тончи хотел поправить детали во вчерашнем эскизе. Подготовив мольберт, расстегнул ремень большого этюдника, стал перебирать подрамники. Нужного не было; он проверил еще раз, достал все, прислоняя по очереди к балюстраде. В неподвижном, сгустившемся от духоты воздухе ему почудился далекий зов трубы, и художник вдруг ощутил совершенно отчетливо, что сейчас повторится бывшее или, может быть, ему предстоит пережить снова минувший день, от которого не осталось следов нигде, кроме его памяти. Толчком опрокинув мольберт, Сальваторе выбежал из беседки, оглядевшись, метнулся по аллее направо, свернул за статуей Помоны, продрался сквозь колючий кустарник и услышал спереди нарастающий шум.

По главной аллее в беспорядке пронесся эскадрон кавалергардов, прогрохотала гаубица; прямо над головой упавшего в кустах ничком художника всхрапнула, роняя с черных губ пену, пристяжная. Нестройной толпой устремилась ко дворцу пехота; задние ряды раздались в стороны, смятые напирающим пожарным обозом. Вздыбилась каурая лошадь, двое солдат в испуге метнулись от опрокидывающейся фуры, но колесо черкануло одного из них по ноге, и Тончи увидел совсем рядом, на песке, выпяченные криком губы, обезумевшие глаза. А посреди аллеи взметнул коня, вскинув хлыст, неведомо откуда взявшийся император; крика его никто не слышал.

Вторая тревога кончилась, как первая; едва удалось остановить солдат, государь, нарочито осаживая коня, выехал посредь столпившихся беспорядочно войск и поблагодарил за усердие.

Две недели спустя Павел съездил в Петербург. В Зимнем принял доклад сменившего Архарова Буксгевдена, ни словом не выразив одобрения или сомнения относительно установленного в столице неколебимого ничем порядка, и, не медля ни одной лишней минуты, поехал смотреть, как идут работы в Михайловском замке. Стены подняты были до середины первого ряда окон; сверяясь с приготовленным специально для него Баженовым планом, Павел обошел весь огромный шестиугольник. Повернувшись к стройке спиной, можно было представить себе, будто смотришь из окна возведенного уже здания. Остановившись там, где определено быть его кабинету, император, прищурив глаза на спокойную рябь Фонтанки, заставил себя услышать шаги караула на лестнице, которой еще нет; почувствовать слева, рядом совсем, только руку протянуть, большой удобный письменный стол.

Вернувшись на главную аллею, Павел сделал распоряжение о цветниках, помедлил, потом, решив пройти через Летний сад, велел карету подать к выходу.

Летом Нелидвва несколько раз получала от императорской четы приглашения в Павловск, но так и не приехала. Поводов находилось довольно: похороны де Лафон, женитьба брата Аркадия, головные боли. Получая длинные письма от Марии Федоровны с коротенькими, будто нервный вскрик, приписками Павла, радовалась им и боялась ехать; если бы могла, наверное, тянула разлуку. Но в сентябре двор двинулся в Гатчину, на большие маневры, и отказаться стало невозможно.

…Перебирая рукой в тонкой лайке повод для нее подобранной, смирной лошадки, Екатерина Ивановна заставляла ее невольно трясти головой, переступать, пофыркивать, и Павел то и дело оборачивался беспокойно Все было как год назад. На пологом холме, под мелким редким дождем, штаб ждал выхода из-за рощицы, на редуты, атакующих полков. Капли дождя падали так медленно, что, кажется, запрокинь голову, долго будешь ждать, покуда коснется холодная влага лба или щеки, заставит дрогнуть веко. Кургузо подняв ноги, стыл в седле затянутый в парадный мундир Аракчеев, не шелохнувшись, ровно стояли два ряда всадников; слали уже па мызу за горячим молоком для Марии Федоровны. Все — словно год не минул, только выйти из-за рощи должны не два батальона капитана Линденера, а вся гвардия империи.

Подлетавшие адъютанты вскидывались в стременах перед Репниным, не поворачивающим сухого, спокойного лица. Чалый конь под ним стоял неподвижно, словно боялся стронуть седельные часы, лежавшие перед опущенной на луку рукой фельдмаршала. Стрелка дрогнула, переползла позолоченную полоску; Николай Васильевич достал трубу, вскинул, приник к окуляру.

Дымка на опушке рощицы дрогнула, потянулась, словно набухшая влагой, прорвалась заколыхавшимися бесшумно светло-зелеными шеренгами. Справа от Репнина, тронув коня, подался вперед, вглядываясь жадно, Павел. Шеренги, как приливная волна, покатились мерно к редуту, дернулись, сливаясь в полосу, облачка порохо-иого дыма, и мгновением погодя донесся треск первого залпа.

…В продолговатой большой зале с высокими окнами пахло высыхающей кожей ремней и сапог. Показывая тростью по разложенной на столе карте, Репнин говорил. четко, по-немецки отрезая слова:

— По уставу провел маневр авангард цесаревича Александра Павловича. Полки развернулись точно з означенное время, движение осуществлено последовательно. Стреляли без пауз, с хода. Своевременно выдвинута с правого фланга кавалерийская бригада. Четко проведено и вспомогательное движение арьергарда, препятствовавшее противнику упредить удар главных сил.

Четким движением перехватив трость, фельдмаршал вполоборота повернулся к Павлу, склонив голову в поклоне. Звякнули вкруг стола шпоры, кто-то кашлянул сипло, прочищая гортань.