Но почему же Питер так долго сидит на кровати? Почему не скажет маме, что он вернулся?

Дело в том, что Питер не знал, на что решиться. В нём боролись два желания: одну минуту он с тоской смотрел на маму, другую минуту он с тоской смотрел в окно. Что говорить, было бы приятно снова стать её мальчиком, но, с другой стороны, как замечательно было в саду! До конца ли он уверен, что ему понравится снова носить одежду? Он спрыгнул с кровати и выдвинул ящики шкафа посмотреть на свои старые вещи. Они лежали на том же месте, что и раньше, но он никак не мог вспомнить, как их надевать. Вот, например, носки – их носят на руках или на ногах? Он уже собрался примерить одни из них на руки, как вдруг случилось неожиданное. Может быть, из-за скрипа ящика, может быть, из-за чего-то другого, но его мама проснулась, и Питер услышал, как она произнесла его имя: «Питер», – словно оно было самым прекрасным для неё словом в языке. Он затаил дыхание и остался сидеть на полу, удивляясь, как она узнала, что он вернулся. Позови она его ещё раз, он крикнул бы в ответ: «Мамочка!» – и бросился бы к ней. Но она издала лёгкий стон и не произнесла больше ни слова, а когда Питер украдкой посмотрел на неё, она уже снова спала и на лице её блестели слёзы.

Увидев их, Питер почувствовал себя глубоко несчастным, и как вы думаете, что он сделал? Сидя на спинке кровати, он на дудочке сыграл своей маме колыбельную, которую сочинил сам, выразив мелодией ту нежность, с какой она произнесла: «Питер!», и играл до тех пор, пока лицо её не стало счастливым.

Он остался так доволен своей выдумкой, что чуть не разбудил маму лишь для того, чтобы услышать, как она произнесёт: «О Питер, как восхитительно ты играешь!» Однако, поскольку теперь она выглядела успокоенной, он снова стал бросать взгляды в сторону окна. Вы не должны думать, что он собирался улететь и никогда больше не возвращаться. Он уже вполне определённо решил снова стать сыном своей мамы, но сомневался: не лучше ли сделать это чуть позднее? Его беспокоило второе желание. Он уже раздумал превращаться в птицу, но совсем отказаться от использования второго желания было бы слишком расточительно, и уж конечно, не вернувшись к феям, он не сможет у них ничего попросить. Кроме того, если слишком долго приберегать второе желание, может случиться что-нибудь нехорошее. Ещё он спрашивал себя, не было ли жестоко с его стороны улететь, не попрощавшись с Соломоном.

– Мне бы ужасно хотелось ещё один-единственный разочек проплыть в моей лодке, – объяснял он извиняющимся тоном своей спящей маме. Он почти спорил с ней, как будто она могла его слышать. – Как здорово будет рассказать птицам о моём приключении! – продолжал он. – Я обещаю вернуться, – торжественно закончил Питер. И он не собирался нарушать своё слово.

В конце концов Питер улетел. Дважды он возвращался уже с подоконника, желая на прощание поцеловать маму, но всё же опасался, что от радости она может проснуться. Наконец он сыграл ей нежный поцелуй на дудочке и полетел назад в сад.

Прошло много ночей и даже месяцев, прежде чем он попросил у фей исполнить его второе желание. Боюсь, я не смогу вам точно сказать, почему он откладывал так долго. Во-первых, ему надо было очень со многими попрощаться, и не только с близкими друзьями, но и с сотнями любимых мест. Во-вторых, он должен был совершить последнее плавание, потом – самое последнее, потом – самое последнее из всех и так далее. Кроме того, в его честь давалось множество прощальных ужинов. И наконец, не обязательно так уж спешить, ведь у мамы хватит терпения ждать его бесконечно долго. Этот последний довод очень не нравился Соломону, поскольку им воспользовались ленивые птицы, не желавшие работать. У Соломона было несколько первоклассных девизов, чтобы заставить птиц работать, например: «Хотя яйцо можно снести и завтра, не откладывай и снеси его сегодня» – или: «В этом мире возможность даётся только раз». Питер же подавал прямо противоположный пример, – он всё откладывал и откладывал, и ничего плохого с ним не происходило. Птицы кивали на него и начинали лениться.

Однако не будем забывать, что, хотя Питер собирался к маме крайне медленно, он абсолютно твёрдо решил к ней вернуться. Лучшим доказательством этого служит то, что он чрезвычайно осторожно вёл себя с феями. Они страшно хотели, чтобы он остался в саду и продолжал для них играть, и с этой целью пытались поймать его в ловушку, заставив произнести что-то вроде: «Я хочу, чтобы трава не была такой мокрой»; некоторые из них продолжали танцевать, когда уже давно пора было остановиться, в надежде, что он им крикнет: «Я хочу, чтобы вы наконец остановились!» Тогда они могли объявить, что он произнёс своё второе желание. Питер, однако, разгадал их план и, хотя несколько раз уже начинал «Я хочу…», всегда успевал вовремя остановиться. Поэтому, когда он им смело заявил: «Я хочу немедленно отправиться назад к маме, раз и навсегда», – им оставалось лишь пожать плечами и отпустить его.

Наконец Питер понял, что надо спешить: он увидел во сне, что его мама плачет. И он знал, о чём она плачет, знал, что его объятия немедленно вернут улыбку её лицу. О, он не сомневался в этом ни секунды и так сильно желал прильнуть к её груди, что на этот раз полетел прямо к окну, которое всегда должно было быть для него открытым.

Но окно было закрыто и заставлено железной решёткой. Заглянув внутрь, Питер увидел, что его мама мирно спит, обняв рукой другого мальчика.

– Мама! Мама! – позвал Питер, но она его не слышала. Тщетно колотил он своими маленькими кулачками по железным прутьям. Рыдая, он полетел обратно в сад и никогда больше не видел маму. А каким славным, примерным сыном он собирался стать! Эх, Питер! Все мы, совершившие непоправимую ошибку, вели бы себя совершенно иначе, если бы имели возможность повторить всё сначала! Но Соломон прав – «В этом мире возможность даётся только раз», по крайней мере большинству из нас. Мы подлетаем к окну, но уже поздно: пробил Запретный Час. На окне железная решётка, и она не исчезнет вовек.

О Маленьком Домике в Кенсингтонском саду, единственном в мире домике, построенном для людей феями, слышали все. Но никто не видел его, за исключением, может быть, трёх-четырёх человек, которые не только видели его, но и спали в нём, потому что это единственный способ его увидеть. Дело в том, что, когда вы ложитесь спать, никакого домика нет, зато просыпаетесь вы уже под его крышей и выходите из него наружу.

Существует ещё один способ увидеть домик. Правда, в этом случае вы видите не столько сам домик, сколько свет в его окнах. Этот свет можно заметить после наступления Запретного Часа. Дэвид, например, вполне отчётливо видел его вдали сквозь деревья, когда мы возвращались домой с рождественского представления, а Оливер Бейли видел его как-то вечером, когда допоздна оставался в Темпле, где работает его отец. Анджела Клер (та самая, которая любит, когда у неё удаляют зуб, потому что после этого её угощают чаем в кафе) видела одновременно сотни и сотни огоньков, – должно быть, она застала момент, когда феи строят дом. Они строят дом каждую ночь, и всегда в разных уголках сада. Один из огоньков показался Клер больше других, хотя она и не была абсолютно уверена в этом – они постоянно прыгали то туда, то сюда, и поэтому вполне возможно, что больше остальных был какой-нибудь другой огонёк. Если же больше других был именно он, то это был огонёк Питера Пэна. Многие дети видели огоньки в окнах домика, так что в этом нет ничего особенного. Но Мейми Маннеринг стала известной благодаря тому, что впервые такой домик был построен именно для неё.

Мейми всегда была довольно чудны`м существом, а уж ночью она становилась совсем странной. Ей было четыре года, и днём она не очень отличалась от прочих детей. Она радовалась, когда её брат Тони, несколько высокомерный шестилетний мальчуган, обращал на неё внимание, с восхищением смотрела на него и тщетно пыталась ему подражать, а когда он пихал её, она совсем не обижалась и была только польщена. Играя в крикет, она задерживала удар, чтобы продемонстрировать вам свои новые туфли, хотя мяч был уже в воздухе. В общем, днём она была совершенно обычной девочкой.