Гарри вдруг увидел, что Дамблдор внимательно смотрит на него.

- Не стоит ломать себе голову над проблемой, что раньше появилось на свет - курица или яйцо, - тихо сказал директор, обращаясь к Гарри, а не продолжающему громко философствовать Флитвику. - На этот вопрос всё равно нет однозначного ответа, - тихо продолжил он. - Точно так же одна из теорий природы времени рассматривает причинно-временную связь как длинную череду зеркал - реально состоящую из всего двух, бесконечно отражающих друг друга. Какое зеркало отразило второе первым? Прошлое определяет будущее или наоборот? Или история замыкается в кольцо, и змея времени вечно кусает собственный хвост?

В наступившей вдруг тишине Гарри увидел, что все разговоры замерли, и все лица обращены к директору.

- «Вечное возвращение» и Уильям Данн, - вставил Флитвик.

- И принцип неопределенности Гейзенберга, - строго и серьёзно добавил Дамблдор, рукой слегка коснувшись плеча Гарри. - Поэтому министерство Хроноса и посчитало все исследования во времени лишёнными всякого смысла: любой исследователь, даже если в его задачу входит только наблюдение, неизбежно влияет на события. Невозможно абсолютное невмешательство, невозможен чистый эксперимент. Любой человек вносит свой вклад в события - даже просто своим присутствием, не говоря уж о поступках. И та свобода воли, о которой вы говорили, Флитвик, согласитесь, категория личностная. Может быть, и нет свободы воли у истории в целом, и она все равно повернёт своё колесо по-своему; но это не освобождает человека от тяжести выбора. Если он сломается или предаст, история найдёт другого для исполнения своей воли. Но человек при том остаётся человеком – или не остаётся им. - Голубые глаза остановились на лице Гарри. - А тебе хочу сказать: ты поступал так, как считал нужным. Не взваливай на себя слишком много. История – это мозаика, складываемая из поступков множества людей, живущих сегодня, живших очень давно и ещё не родившихся. Множества самых разных людей... Съешь ещё одну шоколадку, Гарри?

Под снисходительным, но настойчивым взглядом директора юноша взял с блюда ещё тёплый эклер и задумался над сказанным: Дамблдор пытался избавить его от чувства вины? Или от чувства излишней значимости? Наверное, это можно было обобщить, назвав чувством излишней ответственности: Гарри вздохнул, надкусил пирожное, измазался выдавившимся кремом. Вытер губы и щёку рукавом, слишком поздно вспомнив о пожертвованном Снейпом платке. Взглянул на зельевара - профессор спал, впалая грудь мерно поднималась и опускалась. Гарри почувствовал, что его тоже неудержимо клонит в сон.

- А нельзя, скажем, перед отправлением в прошлое отрезать или стереть, словом, уничтожить ту часть свитка, где говорится об управлении дементорами? - спрашивала у Дамблдора МакГонаголл.

- К сожалению, нет, Минерва, и по техническим причинам – свиток защищён от попыток разрушить его, я уже проверил, – и по историческим: дементоры уже выпущены из мира мёртвых. Возможно, мы сможем скопировать свиток, это даст нам хоть какие-то гарантии от повторного нападения. Флитвик, вы поможете мне справиться с охранными чарами, наложенными на документ? - это были последние слова, запечатлевшиеся в памяти Гарри, стремительно провалившегося в сон.

***

Прошло два месяца. Так и не увидевшись с Гарри – по настоянию Дамблдора – Добби отправился в 1096 год, а в двадцатом веке началась зима. Близилось Рождество.

Ожидание и одиночество оказали дурное влияние на Гарри, он почти полностью потерял ощущение времени, дни тянулись, спрессовываясь, как страницы в скучной книге – один похож на другой, и не помнишь уже, сколько пролистнул, а сколько осталось. Почти единодушным решением (Снейп воздержался) Гарри обязали учиться, он слабо повозмущался, упирая на то, что он уже полгода отучился, но вынужден был смириться с неоспоримым доводом: программа, пройденная им в средневековье значительно отличалась от современной.

Быть единственным учеником во всём Хогвартсе оказалось не таким страшным, как представлялось поначалу, во-первых, многие учителя сами были не в форме после отражения атаки дементоров и на занятиях ограничивались исключительно теорией, так, Гарри не загружали ни чарами, ни трансфигурацией. Во-вторых, половина профессоров часто отсутствовала, участвуя в многочисленных комитетах и партиях, образованных в связи с продолжавшейся политической неразберихой. Дамблдор возглавил временное правительство, и его Гарри вообще почти не видел. В-третьих, кроме учебы юноше просто нечем было заняться. Вначале он активно следил за событиями, первым утыкался в принесённые совами газеты, прочитывая их от корки до корки – и «Прорицательскую газету» и несколько новых, множившихся в последнее время, как грибы, в том числе «Смутное время» и «Новую правду» – последняя специализировалась на непроверенных слухах, как правило, самого одиозного характера. Некоторые из них потом, правда, подтверждались – так, именно из «Новой правды» Гарри узнал, что Морис Бладштейн и еще несколько вампиров погибли, закиданные чесночными бомбами – изобретение близнецов Уизли отомстило за смерть своего создателя. В той же «Правде» Гарри каждое утро читал возмущённые статьи о том, что «бежавший Люциус Малфой до сих пор не пойман» – «чем занимаются эти парни из Отдела Магической Безопасности?!»

Через три недели Гарри потерял интерес к прессе и политике, стал часами пропадать в библиотеке. Он перечитал всего Шекспира, увлёкся Селинджером, не одобрил Фаулза и открыл для себя Стивена Кинга: «Кэрри» произвела на него большое впечатление. Попутно приходилось делать и домашние задания – ведь списать их было не у кого, а надеяться, что единственного ученика да не спросят, было тем более глупо. Когда ничто не отвлекало, учиться оказалось удивительно просто, и неожиданно для себя Гарри на целый месяц превратился в отличника – исключение составило Зельеделие. Снейп продолжал изводить его несправедливыми придирками, но казалось, больше по инерции. Зельевар был мрачен, как туча, и у юноши не хватало смелости завести разговор с ним – единственным человеком, кто мог в полной мере понять переживания Гарри и разделить с ним тревогу за тех, кто должны были – Гарри каждый день твердил себе, что должны – вернуться только весной. Пожалуй, ещё Дамблдор мог бы поддержать в его сердце угасающую надежду, но Дамблдора не было.