В российской действительности бисмарковский национализм можно было бы считать просто консерватизмом – в духе Столыпина. В нем были черты национального мировоззрения, но одновременно – и расчленяющего нацию либерализма. Этот консерватизм не успел укорениться и разрешить мировоззренческие проблемы в самом себе – ему просто не хватило исторического времени. Он был сметен войной и революцией – точно так же, как и старый национализм в Германии.

В России до революции уже существовал национализм «верхов» с либеральным креном, свойственным русской монархии от Александра I. Он был таким же сословным, как и в Германии Вильгельма II. Там и там такой национализм не имел сил, чтобы раздавить революцию, но в силу исторической случайности две страны разошлись – одна рухнула на дно большевистской тирании и тотального огосударствления, другая – в Веймарской республике – к распаду государственности и аморализму. Оба пути были антинациональными, но в большевистском варианте режим хотя бы внешне сохранил государственную форму, а в немецком Версаль ее просто ликвидировал. В первом случае уничтожению подлежал русский народ, во втором – немецкая государственность.

Именно поэтому во втором случае национально-государственные силы сохранились, смогли консолидироваться и законными (по законам того момента) средствами уничтожить антигосударственный порядок. В России это сделать не удалось, потому что государственный механизм был подорван войной, а изумление от большевистского террора привело в ступор весь народ. Дальнейшее выжигание русского самосознания к нашим временам можно считать доведенным до конца. Как доведена до конца и денацификация (денационализация) Германии.

После 1918 новым немецким националистам социализм понадобился для социализации мировоззрения – его всеобщности для немцев, для включения в нацию всех слоев общества. Национализм должен был стать уделом не «верхов», а «низов», которые собирались делегировать в «верхи» своих лучших представителей. Именно поэтому националисты боролись с коммунистами и прочими «левыми» за симпатии «низов». И выиграли эту борьбу за счет включения в свое мировоззрение понятия «социализм» в его национальной форме. Таким образом, национал-социализм у немцев – это обновленная форма национализма, избавившегося от сословной замкнутости. Перед русским национализмом теперь такая задача не стоит – если вообще можно говорить о существовании каких-то остатков русского мировоззрения.

В бисмарковском рейхе правили националисты-консерваторы, а оппозицией были либералы и коммунисты. В Веймарской Германии правили либералы, а оппозицией были обновленные националисты и обновленные коммунисты – те и те отстранялись от краха Версальского предательства, перекладывая всю вину на либералов. Но германские коммунисты представляли интернациональную идеологию, определяемую Коминтерном, которая не отвечала на вопрос о преодолении ущемленного национального самосознания немцев и просто предлагали отречься от него, став интернационалистами и отбросив борьбу за государственный суверенитет.

В СССР коммунистические «верхи» всегда были антинациональными, и поэтому «старого» национализма в Советской России не было и быть не могло. В современной России у власти либералы, в оппозиции – никого. Только на уровне мировоззрения геноцидной форме либерализма противостоит русский национализм, которому нет смысла получать какую-то обновленную форму или социализацию – этот национализм и без того социален, а русское своеобразие для него выражено в приверженности консерватизму – ценностям периода Российской Империи, которые ничем не прегрешили против русского народа и являются абсолютной альтернативой как всех форм либерализма (правящего или оппозиционного), так и всех «красных» концепций – коммунизма, социал-демократии, социализма. В то же время, историческая случайность дает нам шанс избежать и национал-социализма, который, как и всякий социализм на нашей земле, будет гибельным.

Сейчас скрытый нацизм прогорает в войне, где сместились два исторических пласта, которые в Германии были разделены. Все, что останется у нас – это русский национал-консерватизм, и никакие другие мировоззрения больше здесь невозможны. Идейной альтернативы нет – только расчленение страны и бандитские кланы, которые уже без всякого закона и пропаганды будут убивать и грабить «по понятиям». Поэтому важен путь национализма – без выпадения «влево» и без заимствования тоталитарных форм, которые нам известны по германскому нацизму.

Без социализма партия Гитлера обойтись не могла, поскольку очень быстро сложившееся среди немцев противопоставление труда и капитала, социалистические идеи в рабочем движении, марксизм и в целом левые профсоюзные идеи невозможно было опровергнуть на уровне пропаганды. Можно было только обвинить противника в «неправильном социализме» – подчинении антинациональным силам, которые тайно или явно протаскивали те же средства порабощения, что и буржуазные партии.

Иной социализм отрицал Интернационал, в и этом была проста уловка, которая позволяла нацистам опереться на национальный капитал: «Из обязательной заботы о национальной общности вырос социализм, который сделал труд и достижения человека для этой общности нормой ценности и который мобилизовал весь народ на величие, честь, свободу и возрождение его национальной и народной жизни. В этой новой, видовой концепции жизни и требований, направленной против всякого интернационализма, капитал больше не был причиной и целью политики, а целью политики был народ во всех его слоях. (…) Таким образом, капитал и экономика были освобождены от своего международного доминирующего положения и получили свою естественную задачу: служить национальному благосостоянию своего собственного народа»[2].

Германский социализм надо было противопоставить социализму других европейских государств, который также должен был выглядеть «неправильным»: «Идеологически германский народ немцев развивался в оппозиции к другим германским народам, которые застыли в материализме, и возникла глубокая пропасть непонимания, которую особенно углубили эмигрировавшие во все страны Европы и Америки евреи и их клика по производству мнений. (…) У этих германских народов интернационализм уже затуманил осознание того, что спасение германского рода, провозглашенное на примере Германии, не вызвало бы ни внутренней симпатии, ни тем более понимания и борьбы».

Подобная позиция была эффективной в тактическом плане, но проигрывала в стратегии. Настоящий национализм не может быть интернационален и не имеет ничего общего с социалистическими учениями, которые прочно ассоциируются с безнациональной позицией. Социализм плох весь – во всех его проявлениях, даже если к нему прикрепляют приставку «национал». Нацисты после прихода к власти продолжали упорствовать, используя свой тактический успех, и не пересмотрели доктрины, которая вела их в тупик. Они подчинили политике местный капитал, но чтобы не превратиться в аналог Советской республики – с ее давящей бюрократией и сверхэксплуатацией – им пришлось сделать из рабочего солдата, а из сферы экономической конкуренции с другими государствами перейти к военному противостоянию. В условиях войны «социализм» заместился тотальной мобилизацией, отдалившись в неясное будущее, которое так и не наступило.

Нацисты проявили отчаянное упорство, которое несло в себе героическое начало. Именно оно, а не идеология, было главным обоснование права нацистской партии на власть, полученную законным, ненасильственным путем. Конечно, с какого-то момента их финансировали чрезвычайно щедро – фюрер во время избирательных компаний летал с места на место на самолете, его штурмовики и агитаторы разъезжали на автомобилях, выходили десятки газет и миллионные тиражи агитационных плакатов. Но при этом их репрессировали порой очень жестко – закрывали из штаб-квартиры, арестовывали лидеров, запрещали выступления, реквизировали тиражи агитационных материалов и даже организовывали криминальные нападения на партийных активистов. Гитлер запретил штурмовикам участвовать в уличных драках, рассчитывая на приход к власти исключительно законным путем. При этом красный террор не прекращался, и счет убитых нацистов за год подбирался к сотне, а в больницах лежало несколько тысяч. Пришлось даже подавить внутренний мятеж СА, чтобы не допустить срыва в насильственные методы.