- Ты ошиблась. Липовецки не в моем вкусе.

Чтооо??? Я буквально задыхалась от возмущения! Когда же это он успел меня «рассмотреть»? Я выпрямилась и снова заглянула в окошко. Сосед, словно каменное изваяние, восседал на том же самом месте, и продолжал смотреть в сторону окошка своим пустым, ничего не видящим взглядом.

- Тощая. Угловатая. Резкая…

Вы посмотрите на него!

- Не общительная. У нее нет друзей.

А он у нас король вечеринок видимо!

Дальше слушать перехотелось.

Я спрыгнула на пол, уже не заботясь о том, громко это было или нет, и заметила, что экран телефона загорелся. Звонили из издательства. А точнее – главный художественный редактор.

Сразу после того, как я получила диплом, я устроилась художником-иллюстратором в небольшое, но довольно популярное издательство. Я иллюстрировала детские книги.

Папа всегда поддерживал меня. Был своеобразным маяком, освещающим мой путь. Мне было не страшно начинать новое, испытывать себя. Буквально за несколько месяцев на мои работы выстроилась очередь из писателей! Буйная фантазия, и яркие образы моих картинок привлекали взрослых, и приводили в восторг малышей.

Когда папы не стало… Все изменилось.

- Липовецки! – Раздалось по ту сторону экрана. – Все понимаю, но имей совесть! Сколько можно! Ты завалила уже все сроки! Или сегодня же ты привозишь мне эскизы, или… Ищи новую работу!

- Пи-пи-пи-пи…- пищал гудок. Мысли у меня были с ним полностью солидарны.

К стене были приставлены холсты с новыми картинами. Сплошь портреты Леманна.

Хоть он и редкостный засранец, но его типаж привлекал меня, как художника.

Я сложила его портреты стопкой. Откопала пару холстов, которые хоть и не относились к моей работе, но вполне могли подойти к последней книге. Я долго оттягивала этот момент, но придется сесть за руль и ехать на работу.

Глава 4. Самоуверенность

Сама не знаю почему, но у меня горели огнем щеки. Я натянула через голову трикотажное платье с юбкой полу-солнцем до середины бедра, пригладила ладонью наэлектризовавшиеся волосы, обула белые кеды, и вышла в коридор.

Дверь соседской квартиры распахнулась, и мы встретились глазами с взволнованной Изольдой.

- Тётя, впредь запомни. Если я захочу женщину, то я ее найду!

У меня болезненно скрутило желудок. Кудрявая голова Давида показалась в проеме.

- Мириам… - Забормотала соседка, но ее прервал племянник.

- А Мириам – не женщина. Она абсолютно несамостоятельный ребенок. И твои слова просто доказали очевидное.

- Спасибо Леманн. Люблю честность и прямолинейность. – Я прошла мимо, придерживая лямки холщовой сумки с холстами. На лестнице я обернулась. – Но только в твоей оценке моей личности я не нуждаюсь. Мы абсолютно чужие и незнакомые друг другу люди.

Мои щеки, видимо ожидали чего-то подобного, от того и загорелись заранее. Даже если сосед и хотел что-то ответить на мою тираду, то не успел, потому что я уже сбегала вниз по ступенькам.

- Мириам! Куда ты идешь? – Изольда нагнала меня на втором этаже. Выглядела при этом крайне сконфужено. В глазах читалось сожаление.

- Я иду на работу.

- Но как же… - Развела она руки в стороны, намекая на то, что давненько этого за мной не замечалось. Я вообще редко покидала квартиру.

- Весна, Изольда Лазаревна! Душа требует перемен и впечатлений! – Глаза пощипывало. Слова Леманна меня задели, хотя и не должны были. – Думаю, вы все обо мне выложили вашему племяннику? Все подробности моей жизни? Как же у меня из головы то вылетело! В этой общине хранить секретики не умеют!

- Мири…

- Изочка! – На площадку выглянул восьмидесятилетний писатель – романист.

- Яков Моисеевич. Угостите уже Изочку чаем с бубликами. Ради Бога! – И я поспешила вырваться из своего персонального Геинома, усердно моргая глазами и прогоняя подступающие слезы.

А ведь было время, когда меня называли звездой всех студенческих квартирников. Я умела поддержать беседу на любую тему. Широко улыбалась и покоряла сердца долговязых парнишек из Политехнического Университета. Позировала для друзей скульпторов.

Были времена, когда у меня была другая жизнь, и были друзья. Я прошлась прямиком по газону с земляными проплешинами. Пикнула брелоком, открывая машину и, бросив сумку на заднее сидение, подняла голову вверх.

- Самодовольный придурок! – Зло процедила я, находя глазами высокую фигуру на балконе пятого этажа. Слух у него хороший. Надеюсь, услышал.

Я не ездила за рулем несколько месяцев. Об этом косвенно говорила пыль на приборной панели и кожаных сиденьях. Фактическим напоминанием, почему так вышло, служил прилично смятый капот.

Я тряхнула головой.

Художественный редактор Лидочка не даст мне еще одного шанса! Нужно ехать.

Ключ с жужжанием вошел в паз. Привычный звук. Такой знакомый. Я завела мотор.

Внедорожник фыркнул, но завелся. Слава яйцам Фаберже! Стрелочка показывала, что топлива еще много.

Питер только начинал просыпаться. Воздух был прохладным и до одури ароматным. Я открыла окно, потянула носом.

Английская набережная пустовала. Я заехала на мост, пересекла Неву, свернула на Университетскую набережную и прямиком поехала к Васильевскому острову, оборачиваясь на Меньшиковский дворец и Кунсткамеру.

Живя буквально в трех шагах, я не была здесь с того дня, когда умер отец. Воспоминаниям придаваться было совсем не время. Я не могла себе позволить снова скатиться на эмоциональное дно, и гнала всплывающие в голове картинки подальше.

Прохладный ветерок, треплющий мои волосы, помогал мне с этой непростой задачкой.

Редактор - Лида встретила меня с распростертыми объятиями, я ловко увернулась, и она проводила меня в кабинет. Отдав ей все, что так судорожно собирала по квартире утром, и, дождавшись одобрительного кивка, я облегченно выдохнула.

Вот так просто.

- Липовецки, не пропадаем! Держим хвост пистолетом и работаем! Накопилось за это время столько всего, что мне уже заранее тебя жаль! Не спим, не едим, а сдаем долги в кратчайшие сроки! Тебе же теперь очень нужны деньги. Я все понимаю.

Но ничегошеньки Лида не понимала.

Мои коллеги, были рады меня снова видеть, тоже тянули руки, норовили расцеловать в щеки.

Кураж последних часов начал таять во мне, как снег в тридцатиградусную жару. Лица мелькали так близко. Бесцеремонно, когда то знакомые мужчины и женщины, вторгались в мое личное пространство. Ворот платья душил мое горло. Грудь сдавливало.

Я нервно улыбалась, прощалась, обещала больше не пропадать. В общем, врала без зазрения совести, и сшибала стеклянные двери на своем пути. Сбегая с крыльца офисного здания, я подвернула ногу, рассыпала содержимое сумки по ступеням, но уже не стала собирать. Просто подняла ключи от машины и сотовый.

Двигатель завелся, заревел. Сидение подо мной завибрировало. У меня начинался старый добрый приступ паники.

Я доехала до дома, словно в бреду. Набережная реки Мойки. Дом 325.

Волосы облепили мою мокрую шею. Я считала секунды до того, как сумею припарковать машину на свое парковочное место. Три, два…

Я ударила по тормозам. И хоть скорость и была не больше двадцати километров в час, все равно меня ощутимо прижало ремнем безопасности. Он врезался между грудей, царапнул шею. Выбил последние капли воздуха из легких. Перед моим, и так смятым капотом стоял Леманн, но меня это больше не заботило. Стоял, так и пусть стоит. Я бросила машину прямо на подъездной дороге, не заботясь о том, что перекрыла проезд. Даже дверь не потрудилась закрыть за собой.

На негнущихся ногах я пересекла узкую парковку, обогнула скамейку, сделала пару шагов по плешивому газону, села на корточки, прижимая голову к коленям, и сжала пальцами икры.

- Тшшш… - Хриплый звук вырвался из груди, и напомнил мне, что я все еще в сознании.

Я называла эту позу – поза Желудя. Осенью, когда схватила первый приступ, я сидела точно также, раскачивалась, шипела сама себе под нос, а передо мной ветер катал идеально гладкий желудь. Тогда мне казалось, что мы очень с ним похожи. Маленькие, беспомощные, уязвимые и ведомые.