Я старалась смотреть лишь на музыкантов, но мужчина невидящими глазами смотрел на меня. Если забыть все, что я о нем знаю, то можно представить, что он скользит по мне, рассматривая лицо.

- С завтраком не вышло, так что я рад хоть как-то удивить тебя.

- Хоть как-то? – Я нервно хохотнула. Это была не маленькая конфетка, втихаря подложенная мне в карман.

- Это была прелюдия. Я скоро вернусь. – Губами Давид коснулся моей щеки, легко, еле ощутимо, но мне было достаточно для того, что бы вспыхнуть. Леманн поднялся на ноги, переложив из руки в руку трость. Он не заботился о том, что нас видели все. Внимание каждого из гостей этого концерта было приковано к нашей паре. Я слышала срывающиеся затворы фотокамер и вспышки.

Короткое вступление еще играло, когда он поднялся на сцену. Уверенный в себе, расслабленный и степенный. Каждый его шаг был тщательно просчитан и выверен.

- А теперь, дамы и господа, человек не нуждающийся в представлении – Дэви Леманн! Автор всего того, прекрасного и удивительного, что вы сегодня услышите.

Александровский парк содрогнулся от громоподобных аплодисментов. Я сглотнула комок в горле, и тоже захлопала в ладоши, но гости уже притихли, и мои хлопки стали единственными… эхом разносящимися по округе, не такими уверенными, но искренними, и заключающими.

Давид улыбнулся, повернувшись в мою сторону. Эта улыбка была только для меня.

Затем он сел за пустующий рояль, открыл крышку, провел по клавишам пальцами, и начал мягко гладить и придавливать их, одну за другой.

Лица окружающих меня людей померкли и смазались, приглушенные молодой зеленью. Я не отрывала глаз от Леманна.

Как же ничтожно мало, я о нем знала. И ведь даже не потрудилась заглянуть в интернет, или новые выпуски газет и журналов.

- Удивительно талантлив, и красив! – Место Давида рядом со мной заняла София Разина, жена дирижёра

- Да... – Просто ответила я. Заполненная музыкой до краев. Глаза мои непроизвольно наполнились влагой и защипали.

- Как жаль, что Дэви не может сполна насладиться и вашим творчеством, Мириам, так, как это делаете Вы сейчас!

- Кто Вам сказал? Он может. – София задумалась.

Моей спины коснулись женские пальцы, и теперь от единственного человека, которого я хотела сейчас видеть, меня отвлекала Вероника. Ни один гость не сделал им замечания.

Вероника ушла в дебри музыкального искусства, и я ни слова не понимала из того, о чем она говорила. Предпочла воспринимать ее болтовню лишь как фон.

Дамы оставили меня лишь под конец выступления. Давид встал и поклонился. Зрители тоже встали.

- Мириам, простите за такой … бестактный вопрос, но любопытство просто снедает нас! Кто вы друг другу?

Леманн начал спускаться со сцены.

- Мы?

-Да вы. Давид и Вы…?

Я практически созналась, что мы просто соседи. Что я точно не знаю даже, как объяснить, как я попала сюда. На этот праздник высшего общества. Вся такая разбитая, растерянная, не компетентная в музыке… Но знакомые руки обняли меня сзади и прижали к твердой груди.

- Мы вместе. – Весело ответил за меня Давид. – Мири, пойдем?

- Ты освободился?

- Если так нужно… - Он склонился к моему уху. - … Тогда я полностью свободен!

Мы ушли вглубь парка, к свисающим с дерева качелям. Мы сбежали. Давид прихватил два бокала фруктового пунша и сладкую вату, которою раздавали только детям.

Девушки же остались стоять на месте, и ошарашенно провожали нас взглядом.

- София, я не ослышалась?

- Нет, дорогая моя Вероника … Они вместе! Интересно, а Изабелла знает?

Глава 21. Смятение

Мы качались на качелях. Парк был наполнен жизнью, шумом, голосами. Между нами можно было спокойно посадить еще одного человека, но я прилипла к канатику, на котором держались качели, обнимая его, и прислонившись виском.

- Сыграешь потом еще раз? Твои друзья были слишком… разговорчивыми. Мешали.

- Конечно. Хочешь вату?

- А ты поделишься? – В этот момент Давид оторвал большой кусочек розового ватного облачка, и протянул мне.

- Это для тебя.

Я улыбнулась.

- Ммм… давно позабытый вкус! Сладко, и приторно на языке. – Я оттолкнулась посильнее туфельками от земли, и волосы взлетели вверх, а потом облепили спину. – И пальцы теперь липнут друг к другу.

- Людей слишком много вокруг?

- Нет. Все остались на фуршет. Так что вокруг споко йно, и безлюдно. Дашь еще? – Я потянулась к Леманну, а он схватил мои пальцы, засунул себе в рот и облизнул. Язык скользнул по фалангам и подушечкам.

- Теперь и мне сладко…

Мне показалось, или сердце действительно кувыркнулось? Мы оба засмеялись. Загорелая и упругая кожа натянулась на щеках мужчины.

«Какой же ты красивый… и удивительный» - Подумала я, но вместо того, чтобы озвучить свои слова вслух, я пододвинулась ближе, сжала белую рубашку по бокам, проскользнув под пиджак, и коснулась его губ своими.

Оба стаканчика с пуншем полетели на землю, за ними последовала и вата. Бестолковое расточительство такого вкусного лакомства, но мне не было жаль.

Моих щек коснулась сначала одна холодная капля, затем другая. Прогремел гром, и дождь полился на наши головы.

Не разрывая глубоко поцелуя, Давид снял свой пиджак и накрыл меня им, словно палаткой, посильнее оттолкнулся, не давая качелям замедлить свой ход.

Голова закружилась. Мне было так хорошо! Безумно хорошо!

По мокрому бархату зеленого платья блуждали знакомые, и такие желанные руки.

Где-то, в другом, не в нашем с Давидом мире, бегали испуганные дождем люди. Официанты быстро сворачивали фуршет. Дорогие автомобили, один за другим, подъезжали к мосту, и забирали высокопоставленных гостей.

А мы… качались на качелях.

Какой смысл боятся людей, если мне нет до них абсолютно никакого дела?

Все, что имело для меня сейчас значение, было рядом.

- Будем сходить с ума вместе? – Севшим голосом зашептал Давид мне в губы.

- Ну уж нет! Нам жизненно необходимо, чтобы хотя бы один из нас был в трезвом уме и памяти!

- Договорились. Поехали тогда домой…. простынешь.

Но мы не поехали, а долго шли пешком, укрываясь одним на двоих пиджаком. Водитель Давида ехал рядом, и периодически кричал нам что-то из приоткрытого окна.

Под ногами была скользкая брусчатка. По правую руку исторические памятники Санкт-Петербурга, а по левую – Нева. Тяжелые капли барабанили по темной воде, и на ее поверхности появлялись большие пузырьки.

- Это весенний дождь, я не заболею! – Протестовала я, стуча зубами друг о дружку, когда Давид раздел меня и толкнул в свою душевую.

- Весенний? В апреле? В Питере? У тебя губы синие уже. – И он легонько меня чмокнул. – Я скоро вернусь. Переоденусь и съезжу с водителем в офис организатора концерта, подписать бумаги. Дождешься меня?

- Ддд-да!

На его улыбку я могу смотреть бесконечно!

- Может прийти Иосиф. Я закрою дверь, но… Выходи, и одевайся побыстрее!

- Хорошо. – Я уже стояла под горячими струйками, и быстро согревалась.

- Я…. – Мужчина прислонился лбом к запотевшему стеклу душа.

- Что?

- …. Вернусь скоро…

- Быстрее уйдешь, быстрее вернешься! – Я приоткрыла дверцу, и брызнула теплой водой ему в лицо.

- Да.

Даже если Леманн и хотел сказать что-то еще, то передумал, и ушел в свою спальню переодеваться. Не успела я выключить воду, как хлопнула дверь, и повернулся ключ в замочной скважине.

Я не была в его квартире с того самого утра, когда мы занимались любовью. Здесь ничего не изменилось. По металлическим откосам за окнами барабанил дождь.

Возле фортепиано были ровными стопочками сложены ноты, и выложены в идеальный ряд капиллярные черные ручки. Нотные листы отличались тем, что строки в них можно было почувствовать на ощупь. Толстый слой печатной краски.

Как Давид вообще сумел освоиться, потеряв зрение? Как он справился? Смог заставить себя заново узнавать мир вокруг, опираясь на оставшиеся органы чувств? Сложным ли был этот путь?