– Я помню, что тебе о них рассказывал. И ты правильно запомнил, пойманные нами диверсанты состояли именно в формировании особого назначения «Бранденбург-800». Но, как я уже и говорил, это было у границы. А тут до тех мест более полутысячи вёрст.

– Так, скорее всего, их сюда перебросили. Вермахт же наступает, вот и они вместе с ним. А сейчас, после захвата одного из городов, они отдыхают и набираются сил.

– Возможно, ты прав. Я думаю, раз они Чудово взяли, то это диверсанты.

– Товарищи, а если вы ошибаетесь и это всё же наш отряд? – задумчиво произнёс подпольщик.

– Вряд ли, – парировал я. – Сами подумайте, откуда здесь, в немецком тылу, взяться советскому подразделению? Да ещё и в чистой форме? Они что, с Луны, что ль, свалились? Почему ведут себя так вольготно? И вообще, с чего бы полицаям и немцу подкармливать бойцов Красной армии? Вы же, Фёдор Лукич, скорее всего, именно им и везли эту еду, что в телеге.

Тот вновь пожал плечами и покачал головой.

– Товарищи, я этого не могу утверждать. Мне не сказали, что и кто будет в конце маршрута. Дали приказ ехать, и пришлось выполнять.

Я хотел было пошутить, что в конце каждого земного маршрута кто-то обязательно есть, но всё же решил, что сейчас, во время обдумывания дальнейших действий, это будет неуместно.

Мы стояли в задумчивости и размышляли над тем, каким образом узнать, кто преграждает нам путь.

– Лёш, а ну-ка давай-ка посмотри ещё. Или лучше залезь на другое дерево. Чтобы вообще всё разглядеть было можно. Вон на то, например, – наконец принял решение Воронцов и указал рукой на растущее метрах в пятидесяти от нас дерево. – Старайся приметить все детали. Нам очень важно понять: свои это или нет? От этого зависит наша судьба.

Подошёл к указанной берёзе, что была заметно выше, чем то дерево, на которое я забирался только недавно. Сучки на нём располагались недалеко от земли, поэтому я начал подъём без чьей-либо помощи. Как только залез почти до макушки, сфокусировал зрение и начал всматриваться вдаль.

Отсюда открывался действительно хороший вид на лагерь этих неизвестных военных. Слева на поляне стояло несколько палаток. Кроме них виднелись три брезентовых навеса, расположенных у высоких деревьев с мощными стволами, что своей кроной помогали укрываться от дождя. Навесы находились в тридцати метрах друг от друга и были довольно большими, а потому те, кто сидел внутри за грубо сколоченными столами на лавках, чувствовали себя вполне комфортно. Там сейчас и сосредоточился видимый мне личный состав, который играл в карты, курил или бродил по округе. Невдалеке даже стояла полевая кухня, впрочем, не дымившая и вообще активной деятельности не показывавшая.

Правую часть лагеря из-за плотно растущего кустарника видно почти не было. А потому, вновь посчитав тех бойцов, которые ходили между палаток и в лесу, решил спускаться.

Дождь к этому времени почти прекратился, но порывы ветра были всё ещё мощными, поэтому держаться за сучки приходилось крепко. От этих порывов дерево, несмотря на свою массивность, всё же немного покачивалось.

Поставил ногу на нижний сучок, проверив его на прочность, и напоследок глянул на лагерь. В этот момент один из порывов ветра, бушевавшего в правой стороне, которую я ранее не мог рассмотреть, довольно сильно наклонил орешник, что рос у края наблюдаемой мной поляны, и я разглядел стоящих там лошадей и телеги. А также сложенные в кучу тела с перемотанными бинтами руками, ногами и головами, неподвижно лежавшие на мокрой земле в белом нижнем белье.

– Вот же сволочи, – прошептал я, закрыв глаза. – Какие же гады!

– Лёша, что случилось? Что ты там увидел? – не понял Воронцов. А я, ещё раз всмотревшись и оценив ещё раз всю эту ужасную картину целиком, почувствовал боль в груди и стал спускаться.

Вместе с Твердевым Воронцов помог мне слезть и вновь повторил свой вопрос:

– Что случилось?

Я сел на траву, снял очки, вытер ставшими мокрыми от слёз глаза и, скрежеща зубами, рассказал о том, что сейчас рассмотрел. Мне было очень жаль санитаров, медсестёр, врачей, наших бойцов и командира обоза Свиридова. Я помнил, что среди раненых находился красноармеец Апраксин, а среди охраны обоза – красноармеец Садовский. Все они плечом к плечу воевали вместе со мной и помогали уничтожать танковые колонны противника. И вот теперь, скорее всего, все они убиты.

– Это получается, они наш обоз с ранеными перехватили? – поняв суть моих слов, прошептал Воронцов, сжав руку в кулак. Он перевёл тяжёлый взгляд на Твердева и сказал:

– Теперь я думаю, товарищ, у вас нет сомнения в том, что там находятся наши враги?

– Да, Григорий Афанасьевич, если красноармеец Забабашкин смог увидеть такое, то все сомнения отпадают, – тяжело вздохнув, сказал тот и, сняв очки и ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс: – Только я всё равно не понимаю, зачем они в чистое переоделись.

– Да чтобы отдыхать было лучше, – устало пояснил я. – Не надо тут искать каких-то подводных камней и строить замудреные версии. Человек так устроен, что когда одежда на нём чистая, то тело отдыхает лучше. А перед новым заданием новую форму получат – грязную. Может быть, даже с наших убитых чем-нибудь поживятся. Или ту форму, что сейчас у них надета, просто испачкают. Только вот скажу я вам, товарищи, не выйдет у них долго в красноармейской форме гулять. Убью я их всех и хоронить никого не буду, – вздохнул и, закрыв глаза, поправив опять размотавшийся на голове бинт, прошептал: – Только вот не могу сообразить, как бы нам их лучше отработать.

– А надо придумать, Лёша! – уверенно заговорил Воронцов. – Я предлагаю так: мы с товарищем Твердевым подъезжаем на телеге, а ты остаёшься здесь. Эти двое из секрета к нам подходят, и ты их расстреливаешь. Забираем у них оружие, подкрадываемся и все вместе начинаем стрелять. Думаю, если одновременно начнём, то многих положим!

– Но и нас положат. Ведь когда мы откроем по ним огонь, то обнаружим себя, и они увидят, откуда идёт стрельба. После чего, разумеется, начнут стрелять в ответ, – усомнился я в разумности его плана.

– Ничего. Всех не перестреляют. Мы тоже их немало побьём.

Услышав предложение Воронцова, свои пять копеек вставил подпольщик:

– Товарищи, я хочу сразу признаться, что стреляю не очень хорошо. У меня зрение плохое, и на пятнадцать-двадцать метров я уже вижу всё нечётко.

– Так как же тебя в полицаи взяли? – удивился чекист.

– За вознаграждение. Корову, козу и три золотых цепочки пришлось отдать, – вздохнул тот. – Всей подпольной группой золото искали. У нас ни у кого не было.

– Понятно, – сказал Воронцов и, вернувшись к своему предложению, стал объяснять подпольщику детали будущего боя: – Раз плохо видите, значит, будете стрелять по тем, кто к нам приблизится. Алёша будет стрелять по тем, кто на дальней дистанции находится, а я по тем, кто на средней.

Услышав всё это, решил фантазии чекиста немного остудить, сказав, что план его никуда не годится.

– Это почему? – возмутился тот. – Вроде бы всё продумано.

– Всё, да не всё, – покачал я головой. – И в нём есть две главные проблемы. Первая – по твоему плану ликвидировать секрет я должен из винтовки. А это значит, что выстрелы будут слышны, и их обязательно услышат в стане врага, после чего забьют тревогу. Но не только это в твоём предложении слабое уязвимое место. Есть ещё и второй, не менее важный пункт: ты предлагаешь вступить в ближний бой. Такой бой непредсказуем. Тут нужно учитывать, что с короткого расстояния стрелять становится удобнее не только тебе, но и противнику. А значит, гораздо вероятнее становится и нам самим словить вражескую пулю. Уверен, что если мы втроём устроим перестрелку с тридцатью подготовленными диверсантами, то шансов выжить у нас будет немного, если вообще таковые будут.

– Ну так мы же по ним первые начнём стрелять – считай, из засады, – не хотел сдаваться Воронцов. – Застанем их врасплох и уложим немало.

Спорить не хотелось, но всё же, чтобы тот не наломал дров, переубедить командира просто необходимо. Понятно, праведным гневом пылает мой боевой товарищ, но то, что он предлагал, было откровенной авантюрой даже на моём фоне.