Максим Арх

Неправильный боец РККА Забабашкин

Война – странное место. Время здесь как будто сжимается в сотни раз. Мне казалось, что я прожил целую жизнь. Меня пытались убить, и я убивал сам, чтобы выжить. Грязь не пачкала, а очищала, героические свершения казались обыденностью. Кто-то скажет, что так не бывает, но я не желаю им попробовать повторить мой путь. Город захвачен, вокруг немцы, и остается лишь ждать милости судьбы… Но я не собираюсь ждать! Враги выучат мою фамилию и будут повторять в ночных кошмарах! Скоро к ним приду я – боец РККА Забабашкин!

P.S. Все происходящие в книге события и герои вымышлены. Любые совпадения имён, мест и событий случайны.

Утренний ветер завывал, словно бы чувствуя плач моей души. А через несколько мгновений свою боль от происходящего ливнем слёз низвергли небеса.

Масштаб разворачивающейся на наших глазах трагедии подавлял и обескураживал. Разум, видя ужасную катастрофу, метался и не мог найти ответ на извечный вопрос «Что же теперь нам делать?».

Происходящий сейчас трагичный разгром наших войск вызывал жгучую боль в груди и бессильную злобу на врага.

Мы стояли у полувековой сосны рядом с лейтенантом госбезопасности Воронцовым и видели весь ужас складывающейся ситуации. А хуже всего – понимали: противопоставить происходящему краху хоть что-нибудь мы попросту не в силах.

Колонны врага, атакующие несломленный город с четырёх сторон, не оставили шансов остаткам советских войск, которые когда-то назывались дивизией.

– Что, что же нам делать? – прозвучал голос, вроде бы принадлежавший Воронцову, а может быть, это говорил я.

И кто бы ни задал этот крайне важный вопрос, мы оба понимали, что он был риторическим. Ничего поделать мы не могли и, имея в своём арсенале одну винтовку с десятью патронами, пару гранат и один нож, невольно становились сторонними наблюдателями.

Присев на корточки, мы следили за тем, как в менее чем полукилометре от нас на опушке леса разворачивается, строясь в боевые порядки, лёгкая механизированная колонна, которая, выйдя из леса со стороны городка Листовое, идёт на штурм города Новск – города, что вопреки всему держался уже несколько дней, находясь в полном окружении.

С севера, со стороны города Прокофьево, враг атаковал через лес, стремительно приближаясь к нашим позициям. И в этом не было ничего удивительного, ведь с той стороны из-за неимоверной нехватки людей оборона у нас отсутствовала. Разве что один КПП, в котором находились два красноармейца, составлял весь наш оборонительный рубеж на том фланге.

Со стороны города Троекуровска перегруппировавшийся враг, объезжая разбитую бронетехнику, также жаждал реванша. И хотя те войска были нами изрядно потрёпаны, тем не менее даже без поддержки артиллерии, которую я уничтожил, они неуклонно двигались вперёд.

Но самая многочисленная колонна врага, что насчитывала более ста единиц техники, шла с юга, со стороны города Чудово, считавшегося нашим номинальным тылом. Теперь не было сомнений в том, этот город захвачен. Правда, появление такого количества танков и бронетранспортёров говорило о том, что, в отличие от прошлого варианта истории, немцы не пошли в атаку на Ленинград, а вынуждены были развернуться и ударить по непокорённому Новску с востока.

Четыре колонны гитлеровцев, в общей сложности более трёхсот машин, одновременно наступали на город, который обороняли не более сорока человек, большинство из них было ранено.

– Что же нам делать?! – в какой уже раз завис вопрос в воздухе.

Но и в этот раз никто из нас не смог найти на него ответ. И всё потому, что ответа на данный вопрос не было и быть не могло. Противопоставить хоть что-то такому количеству противника нашим войскам попросту оказалось нечего.

Не нашлось ни людей, ни техники, ни сил. Дивизия больше двух недель отступала и дралась в окружении. Люди были истощены и измотаны боями. Люди находились на грани срыва. Все надежды на то, что к нам придёт подкрепление, рухнули тогда, когда мы получили первую информацию о потере города Чудово, а значит, оказались в кольце. Однако, даже невзирая на это, обескровленная дивизия из последних сил, сжав волю в кулак, сумела остановить немецкое наступление и разгромить колонны врага, которые превосходили нас в огневой мощи, количестве бронированной техники, танков и численности личного состава.

Но увы, сейчас стало очевидно, что этого всего оказалось мало.

– Немного не успели, – наконец пришел в себя Воронцов.

– Не успели, – согласился с ним я и, глядя на солдат противника, сидящих на танках и бронетранспортёрах к нам спиной, предложил: – Может, грохнуть хотя бы пяток-другой? Ведь десять патронов у меня есть.

Сказал и сам понял, что толка от этого не будет практически никакого. Даже если отстреляю все патроны, на судьбу захватываемого города это никак не повлияет. А вот полный расход скудного боезапаса из нас сразу же автоматически сделает беззащитных жертв.

Лейтенант госбезопасности это тоже прекрасно понимал, а потому покачал головой и прошептал:

– Отставить! Всё кончено. Уходим отсюда подальше, а то не ровён час нас заметят.

Пригибаясь насколько возможно, я, уклоняясь от кустов и веток, всё время норовивших ударить по больному лицу, следовал за командиром, а сам размышлял над тем, как именно нам нужно будет поступить, чтобы спасти тех, кто уцелеет и попадёт в плен.

«И Алёна ещё в госпитале осталась, – терзался я. – Что с ней сделают эти подонки, когда вместе с другими медсёстрами она окажется у них в руках, даже представить себе не могу!»

В голове действительно не мог уложиться весь ужас происходящего, а потому, когда мы углубились в лес на довольно внушительное расстояние, я остановился и поинтересовался у Воронцова о наших дальнейших действиях.

– Лёша, мне самому трудно и противно такое говорить, но у нас нет другого выхода, кроме как попробовать догнать обоз и следовать дальше с ними. Это единственное верное решение в данный момент. Любое другое будет сравнимо с самоубийством, – ответил чекист, с грустью посмотрев на меня.

– А наши что, уцелеют? С ними как? С медиками? Они же могут выжить. И им нужна будет наша помощь, чтобы вырваться из плена, – сказал я, прекрасно понимая, что Воронцов уже всё решил.

– Пойми – всё кончено. Немцев в десятки, сотни раз больше. Ты прислушайся, – он кивнул в сторону Новска, – стрельба почти стихла. Ты же, думаю, понимаешь, что это означает.

Я прислушался и был удивлён: действительно, ни взрывов снарядов, ни звуков стрельбы, ни рычания моторов, ничего не стало слышно, хотя мы отошли не так далеко. Только шум леса, ветра и дождя, который вроде бы вновь стал усиливаться.

Воронцов увидел, что я стою в нерешительности, поправил повязку на плече и, подойдя ближе, сглотнув, произнёс командным голосом:

– Боец Рабоче-крестьянской Красной армии Забабашкин, ты сделал всё, что мог. И теперь я приказываю тебе отступать и возвращаться на воссоединение с обозом. – Он вновь сглотнул и прохрипел: – Мне чего-то совсем плохо, поэтому, если что, приказываю тебе меня оставить, а самому искать наших. Ты слышишь?! Я приказываю!

Его хриплый голос усталого и замученного болью человека на меня никакого глубокого впечатления не произвёл. Более того, я даже захотел хохотнуть от несуразности и искусственности момента. Это было как-то нелепо, что ли. Мне показалось, чекист говорит мне не как живому человеку, а программирует меня, будто я какой-то робот.

Но потом я понял, сколько чувств, эмоций и сил он вкладывает в эти слова, и у меня защемило сердце.

Воронцов не был трусом, он был готов умереть за Родину при необходимости в любой момент, но здраво оценивал происходящее и, даже почти не имея сил, думал не о себе, а, как настоящий командир, об общем деле и целесообразности. И очевидно, эта целесообразность подсказывала ему, что смысла нам соваться сейчас в город и просто так умирать нет.