– И что ты там насчитал?

– А то, что если в день ты будешь ликвидировать среднюю норму – двести пятьдесят солдат врага, то в месяц ты уничтожишь семь с половиной тысяч, а в год девяносто тысяч противников. Как известно, армия врага, которая вторглась на нашу землю, насчитывает более пяти миллионов человек. И получается, что если у нас таких Забабашкиных, как ты, будет всего семьсот человек, то война и года не продлится. Ты понял, куда я клоню?

– Понял. И могу продолжить за тебя, – сказал я и постарался как можно ближе скопировать хриплый бас Воронцова: – И если таких Забабашкиных у нас будет не тысяча, а десять тысяч или даже сто, то война продлится один день.

– Вот, – закивал он, – ты всё правильно понял. Правда, опять съёрничал, превращая мою идею в буффонаду. Но всё же мысли твои двигались в правильном направлении.

Понимая, что этот разговор обязательно заведёт куда-нибудь не туда, решил немного поутихомирить не на шутку разыгравшуюся фантазию визави.

– Товарищ лейтенант госбезопасности, ты забываешь, что таких Забабашкиных у нас не тысячи, а миллионы, которые бьются с врагом не менее, а, быть может, даже и более отважно, чем один конкретный Забабашкин в виде меня.

– В этом ты прав, – не повёлся чекист. – Но ты не совсем, наверное, понял, о чём я говорю. Я говорю об усовершенствовании наших красноармейцев.

– Ага, а я говорю, что это всё фантастика.

– И совсем нет, – не согласился визави. – Просто ты молод, и тебе кажется, что всё это невозможно. А моё поколение привыкло ставить высокие цели и, несмотря ни на что, добиваться своего.

– И как ты собираешься добиться того, чтобы таких, как я, стало больше? Клонированием? – хохотнул я и осёкся.

«Что-то не то я говорю. Какое ещё клонирование? До него ещё лет семьдесят. И то в зачаточном состоянии будет!»

Но мою фразу Воронцов услышал по-своему.

– При чём здесь колонии? У гитлеровской Германии из капиталистических стран, наверное, колоний меньше всего. Но это им не помешало захватить всю Европу и напасть на нас. Что же касаемо вопроса увеличения таких снайперов, как ты, то я считаю, что тебя нужно немедленно начать изучать.

Мне моментально представились белые стены, операционный стол, хирургические инструменты и я, привязанный к этому столу, лежу под ножом у нескольких врачей, что решили меня препарировать. Не так просто, конечно же, они решили такое сделать, не для удовольствия, а для дела. Однако хоть и для дела, а умирать вот так, как лягушка под скальпелем Базарова, я не хотел. А потому ответил крайне лаконично:

– Ни хрена у тебя, товарищ лейтенант государственной безопасности, не выйдет, ибо изучать себя я не дам.

– Но почему? Ведь это нам поможет! Это же откроет гигантские перспективы. Ведь у тебя же, кроме снайперских способностей, ещё есть дар видеть в темноте. Почему ты не хочешь помочь стране?

Я хотел было объяснить ему всю свою теорию насчёт скальпеля, но вместо этого решил отделаться народной мудростью:

– По кочану!

– Но ты не понимаешь, – попробовал продолжить убеждения Воронцов.

Но я его перебил, шикнув:

– Тихо! Присели! Впереди движение!

Воронцов привык мне доверять, поэтому с небольшим стоном сразу же опустился на корточки. А я, пригнув спину, пробежал чуть вперёд, туда, где лесная дорога сворачивала влево. Выглянул из-за ствола большого дерева и сфокусировал зрение. Через пару секунд ко мне подполз на четвереньках чекист, и я доложил ему обстановку:

– Лошадь, запряжённая телегой.

– Что за лошадь? – запыхавшись, поинтересовался тот.

– А я почём знаю? Знаю, это не Манька, и едет не аллюром, – ответил я, но потом, поняв, что мой «профессиональный» жокейский жаргон чекист не понимает, пояснил более понятно: – Короче, обычная лошадь шагает.

– Гм, вот как, гм, понятно, – негромко кашлянул Воронцов и поинтересовался: – А ещё что-нибудь, кроме животного, видишь?

– Ага, в телеге сидят два гражданских мужика и немецкий солдат.

– Гражданские? Они связаны? Это пленные? Куда их везёт немецкий солдат? Может быть, на расстрел?

Я присмотрелся, увидел на рукавах каждого из мужиков белые повязки и проскрежетал:

– Было бы неплохо, если бы немец их действительно вёз на расстрел и таки грохнул.

– Ты что несешь, Алёша?! Это же мирные советские люди! Как ты можешь вообще такое говорить?! – возмутился полушёпотом лейтенант государственной безопасности.

– Никакие это не советские люди, – сказал я и рассказал чекисту о повязках.

Тот выслушал, удивлённо посмотрел на меня и, заметно посмурнев лицом, спросил:

– Ты хочешь сказать, что это полиция, которую немцы создают из лояльных к ним местных жителей?

– А ты таких уже видел? Доводилось сталкиваться?

– Нет. Но у меня есть информация, что на оккупированных территориях немцы создают для охраны и наведения порядка подобные вооружённые подразделения. И как раз они носят белые нарукавные повязки с надписью Polizei. Что означает – полиция.

– У этих именно такие повязки и есть. И, судя по тому, как непринуждённо они сидят рядом с солдатом вермахта и каждый из них имеет при себе винтовку, нет сомнения в том, что это и есть те самые полицаи.

– Вот же твари, – проскрежетал зубами Воронцов. – А ещё что видишь?

– Кроме них, в телеге стоят два бидона, лежит несколько тканевых тюков и большой чан, вероятно, с едой.

– А куда они едут?

– А я почём знаю? По идее, их путь лежит сейчас почти туда, куда и наш – на юго-восток, в обход города Листовое. А потому спрошу тебя, товарищ Воронцов, как на духу, со всей комсомольской решительностью: ты есть хочешь?

Воронцов мой намёк понял, немного нервно почесал себе подбородок и переспросил:

– Гм, есть захотел? А ты что удумал сделать? Напасть на них собрался?

– А чего с ними ещё-то делать, раз они у нас под носом крутятся? Да к тому же с возможным запасом еды, – ответил я и пояснил замысел: – Неожиданно нападём и избавим мир от нечисти. Нам за это мир только спасибо скажет. А мы позавтракаем, ну или пообедаем.

Чекист посмотрел в сторону, откуда должна была с минуты на минуту появиться телега, и замотал головой.

– Зачем нам рисковать? Если очень хочешь есть, можно ягод и орехов набрать. Ими вполне можно подкрепиться и утолить голод.

– От орехов сыт будешь далеко не так, как от наваристого супа. А что-то мне подсказывает, что именно подобный суп или бульон находится у полицаев в телеге.

Мой спутник нахмурился. По его лицу было видно: он моё предложение об экспроприации не поддерживает.

Поэтому пришлось изменить тактику общения и указать на более важный аспект:

– Неужели тебе не интересно, куда они держат путь?

– А нам что до этого? – не понял тот.

– Как это что? Метров через пятьсот они выйдут на ту колею, которую оставил наш обоз. Вскоре наши дороги с ними пересекутся. А это значит, что они двигаются туда же, куда и мы, причём везут с собой не только еду, но и ещё какую-то поклажу. Ведь не просто же так они туда-сюда катаются. Явно дело у них там.

– Лёш, а ведь получается, что они едут в том же направлении, в котором и наш обоз ушёл, – наконец понял смысл моих слов чекист. – Но не могут же они его преследовать. Ты же говоришь, они не спеша едут. Да и мало их.

– Согласен. Поэтому я и предлагаю выяснить у них, куда эта дорога ведёт и зачем они по ней едут. Грохнем всех и выясним, – подвёл черту я, а затем, поняв, как нелепо моя последняя фраза прозвучала, поправился: – Не всех ликвидируем, конечно, а только двоих – нам ведь нужен «язык», который ответит на все интересующие нас вопросы.

Чекист согласно кивнул.

– Ты сказал, там их трое? Кто из них будет «языком»?

– А вот давай об этом и подумаем. Монетку кидать не будем, а просто прикинем в уме, кто из них для нас будет более ценен.

Воронцов не возражал, и я продолжил анализировать.