Такое неадекватное поведение и сумело вызвать ненужный интерес и ажиотаж под центральным навесом. Они даже что-то успели сказать своим лежавшим под столом камрадам, прежде чем начали умирать.

Нужно сказать, при атаке на эту компанию всё происходило практически точно так же, как и несколькими секундами ранее. Вначале я застелил тех, кто сидел спиной ко мне, а уже затем тех, кто сидел лицом к уничтоженным.

Я ни разу не промазал, а потому пули все попали точно в цель, унеся в небытие всех пятерых игроков.

А вот далее уже всё пошло не по плану. Третья компания обратила внимание на то, что вторая компания, до этого что-то кричащая первому столику, в мгновение ока оказалась не совсем живой. И когда с этого самого третьего стола заметили, что и за первым столиком сидят и валяются мёртвые камрады, они, разумеется, начали ломиться в разные стороны, как тараканы.

Да так шустро, что подстрелить я успел только троих. Трём же «тараканам» всё же удалось ускользнуть.

И ладно бы, если бы они просто спрятались и затихли. Но нет, они панику устроили, подняв тревогу.

В обойме у меня осталось два патрона, и ими я быстренько ликвидировал состоящий из двух человек секрет, что был расположен в лесу на противоположной стороне поляны.

А переполох выжившие диверсанты подняли нешуточный, и на их выстрелы, которые они производили в сторону леса наобум, из палаток стали выбегать полуодетые солдаты противника.

Их было очень много, и в первое мгновение я даже растерялся, не понимая, в кого мне стрелять. Но я быстро взял себя в руки и, помня народную мудрость «терпение и труд всё перетрут», занялся методичным уничтожением врага справа налево.

Уже через минуту мной было ликвидировано как минимум тридцать противников. После чего те, кто ещё оставались живы, поняв, что любое перемещение смерти подобно, определив направление, откуда я работаю, попрятались в кустах, палатках и за деревьями.

На поляне любое движение почти полностью прекратилось. И я за все пять минут ожидания смог подстрелить только одного врага. Причём им оказался не тот, кто был в лагере, а тот, кто выбежал на поляну из леса с западной стороны.

Диверсант придерживал одной рукой штаны, а другой винтовку и, судя по движениям рта, спрашивал у валяющихся на земле трупов, что тут происходит.

Те, разумеется, не отвечали, а потому ответ ему пришлось дать мне. А точнее, передать его через пулю, которая, влетев диверсанту в грудь, шепнула на прощание, что тут происходит аннигиляция вражеских интервентов и их пособников.

Кроме этого неудачника, другие выжившие, очевидно, хотели задержаться по возможности подольше на этом свете, а потому носы из своих укрытий не показывали.

Подождав ещё немного и опустошив пару магазинов по палаткам, стал менять позицию.

Слез с дерева и направился к подпольщику, надеясь на то, что с того места смогу достать ещё хотя бы некоторое количество противников.

Перед тем как приблизиться, подал условный знак. Твердев меня увидел и помахал рукой.

Когда я подошёл, он поинтересовался, как дела. И, получив в ответ неопределённое «Половина вроде бы уже в аду», помог мне забраться на нижнюю ветку.

С вершины этой возвышающейся над другими деревьями берёзы также открывался неплохой вид. Я помнил те места, куда на поляне попрятался враг, а потому, достаточно быстро вычислив противников, открыл по ним огонь. Буквально в первые полминуты я отправил на тот свет одиннадцать диверсантов, которые, получая пули сбоку, не сразу смогли понять, что они умирают.

И тут дело было том, что, опасаясь снайпера, они все залегли на довольно внушительном расстоянии друг от друга. Когда умирал их камрад, то делал он это почти беззвучно, то есть не подавал лежащим рядом никаких знаков. Просто умирал, а его лежащие неподалёку сослуживцы о том даже не знали.

Однако долго это продолжаться не могло, и вскоре те, кто остался в живых, сориентировались, поняли вектор обстрела и поменяли свои укрытия.

Из-за этого манёвра они вновь скрылись у меня из виду, и достать их я со своего дерева уже не мог.

Понимая, что делать тут больше нечего, спустился и, позвав бывшего подпольщика, быстрым, насколько это было возможно в моём состоянии, шагом направился к Воронцову.

При приближении вновь подал условный сигнал. И далее всё повторилось, как и пятью минутами раньше. С той лишь разницей, что на этот раз я уничтожил всего восемь диверсантов.

После того как ликвидировал последнего, минут десять наблюдал, надеясь увидеть хоть кого-нибудь. Но, не увидев никакого движения, решил спускаться. Перед спуском глянул на поляну ещё раз, а затем осмотрел подступы к лагерю, что были слева. И с удивлением обнаружил спящего в «берлоге» гада. Этот самый гад, скорее всего, находился в секрете и, вероятно, решив забить на несение службы, просто спал. Решив его не будить, выстрелил ему в голову. Затем ещё раз осмотрел местность и, никого больше не увидев, слез с дерева.

– Ну что, товарищи, вторая часть операции прошла успешно, – сказал я и доложил о результатах. А когда восторги утихли, предложил перейти к третьей части: – И поэтому, товарищи, давайте освободим телегу от ненужных мёртвых диверсантов, потому как она нам вместе с Манькой понадобится.

А дело всё в том, что сейчас я собирался начать наступление на почти уничтоженный стан врага. Я не был уверен в том, что в лагере все без исключения противники убиты, а потому нам необходимо произвести зачистку, тем самым доведя дело до конца.

Разумеется, предстоящее мероприятие опасно. И для того, чтобы возможные выжившие не сразу начали по нам стрелять, было решено приблизиться к лагерю на телеге.

– Мы прекрасно знаем: до нашей атаки диверсанты ждали, когда им привезут еду. Так не будем их обманывать и доставим им то, что они хотели. Пусть считают, будто мы обычные повара и извозчик, которые ни сном ни духом, что тут у них происходит. Ну а когда выжившие отморозки выползут на свет и подойдут ближе, начнём действовать по обстановке. Уверен, если там кто и остался в живых, то их совсем немного. Потому отработаю их по-быстрому, и закончим с этим, – пояснил я детали плана.

Через десять минут мы въезжали на поляну, засеянную мёртвыми диверсантами. То тут, то там валялись мёртвые противники. Картина была апокалиптическая, и, хотя я её уже видел, вблизи она даже на меня произвела впечатление.

Что уж говорить про подпольщика, который вообще впал в прострацию и, несмотря на то, что был партийный, не переставая крестился. Воронцов никакого замечания ему не делал, потому как, вероятно, сам находился в шоке от открывшегося зрелища. Ну и вообще человек он неглупый и без всяких там идеологических перегибов в мозгу.

Наше появление никакого ажиотажа не вызвало.

– Может быть, ты всех уничтожил? – негромко прошептал Воронцов.

– Не знаю, – пожал плечами я и крикнул: – Эй, есть кто живой? Что у вас случилось? Мы привезли еду!

И в ответ по нам прозвучал выстрел. Пуля по чистой случайности прошла мимо.

Мы спрыгнули с телеги, и я вновь крикнул:

– Кто стреляет? Совсем умом тронулись? Мы свои!

– Какие вы свои, сволочи краснопузые?! – прокричали в ответ из ближайшей палатки, и оттуда вновь раздался выстрел: – Получайте!

Этот выстрел тоже ни по кому не попал, потому что мы уже к этому времени залегли, прячась за телегой. А я, обнаружив часть силуэта, торчащего из-за брезента, выстрелил в него, заметив, что пуля попала в сердце.

Противник упал, а вслед туда полетела и упала кинутая мной граната. Глухо бухнул взрыв.

Заходить внутрь я не стал, а забрав у Воронцова ещё одну гранату, закинул её в соседнюю палатку. По ушам ударило взрывной волной, потом раздался крик, и оттуда выползли два оглушённых диверсанта, по которым члены моей группы незамедлительно открыли огонь. Один погиб сразу, а вот второй, получив множество ранений, вроде был жив.

Предложил оставить пока его в живых для будущего допроса.