— Прикинь, чихнула… — Петрович кое-как нащупал на столике носовой платок и от души, прочувствованно высморкался. В процессе чего осознал, что сон ушел, впереди ждут великие дела, но его… или не его тело к ним совершенно не готово, — А славный был анекдотец. Почти как та девочка в песочнице: хорошо хоть, что все кишки с таким чохом не повылетели. И где я умудрился так простыть?
Вопрос прозвучал риторически. Достаточно вспомнить долгое ожидание Макарова на продуваемом ангарскими дыханием вокзале, ночные донжуанские похождения в едва оттаявшем от сибирской зимы Иркутске, или про безумную гонку «с ветерком» на бричках к поезду адмирала Тирпица, задержанного губернатором Кутайсовым, до прибытия «куда-то» запропастившегося «херра Руднеффа»… Итог этих «геройств» очевиден: горло болело и саднило. Голова горячая, плюс к тому же гудит, словно чугунный колокол.
«Но, может, головка „бо-бо“ после вчерашнего? Не стоило мешать легкое с крепким? Только куда денешься, если родичи кайзера желают под занавес поднять тост за дружбу и союзничество двух наших империй и выбирают для этого какой-то термоядерный бальзам. Им доложили, видишь ли, о нездоровье русского адмирала. Хотя, понятно, почему доложили. С соплями-то все в полном ажуре. Их более, чем в достатке. И не один Альфред сие обстоятельство заметил, естественно.»
— Короче: ты готов… — обреченно пробурчал Петрович, наблюдая, как лениво кружатся пылинки в лучиках солнечного света, пробившегося из трещинки в кожаной шторке окна, — И, как водится, совершенно не ко времени. И не к месту. Как будто нельзя было с этим делом до Питера повременить…
— Радуйся, что словил только насморк вульгарис, а не какой-нибудь гусарский, — беззлобно подкололо альтер-эго.
«Здрас-стье Вам. Закопошился… Стало быть, бальзамчик и вправду был хорош. Жаль, не в терапевтических целях зашел. А Вы, типа, птичьей хвори опасались? Ах, какие мы нежные…» И добавил уже вслух:
— Что? Кто-то всерьез подумал, что такое было возможно?
— Ну, теоретически… Все-таки штатный любовник у нее — кавказец, а они, как известно, народ горячий. И под охотку не шибко разборчивый.
— Угу… Давай, мне еще про «эффект второго круга» расскажи. Во-первых, он все-таки князь. И при том — царских кровей. Во-вторых, в означенном тобой амплуа, с некоторых пор уже проходит по категории «бывших». В-третьих, девушка почти три месяца за Уралом, сбежавши на войну в том числе и от доставшего ее до печенок столичного «горного орла». И, судя по всему, по тому-этому… никого там не было все это время.
— Ну, конечно… Уверен? И что с того, что он князь? Хрен редьки не слаще… Да! Между прочим, хороший шанс нарваться на дуэль у нас появился. Или на парочку кастетов в подворотне, вот с этим — куда вернее.
— Слушай, не нагнетай, да? Какие, нафиг, кастеты? Мы теперь для «королевского прево» птицы слишком высокого полета. Не читал «Квентина Дорварда», разве? А что до той ночи… Все же ведь потрясно вышло, согласись…
— Угу… И вошло. Да, кстати: у вас ТАМ все конторские клерки — знатоки по части дамских физиологических особенностей?
— Федорович, не занудствуй. И подковырочек всяких — не надо. По-людски прошу, пожалуйста… А-пчх-и!… И так тошно с бодунища. Но, в конце концов… ты что, разве был против?
— С Ксюшей твоей, которая Окса, — был против. И что? Кого-то это остановило?
— Да, перестань! Нормуль же все получилось. Тем более, что там не только переспать, но и поговорить. Согласись, нимфа полтавская совсем не дурочка оказалась. А какая похвальная обучаемость! Со второго раза ты от кайфа даже этот свой дар речевнушения потерял. Нет? Или в отказ пойдешь, старый греховодник?
— Зачем напраслину возводить? Не красит Вас, молодой человек, возможность унизить того, кто не может ответить, как должно. Совсем не красит…
— Ладно, не обижайся. Это я не по злобности… АПЧХИ!!! Просто хреновато мне, трошки.
— Не тебе одному «трошки». Понабрался от нее словечек всяких. И что тебя все на хохлушек тянет?
— Извини, не специально. Так получилось… Веришь, не?
— А разве для тебя это важно? Но, как подумаю, что кто-то еще будет спать с моей женой…
— Федорыч, клянусь: там все будет, как ты сам решишь… А-ПЧХИ!.. Или решил уже?
Альтер-эго подозрительно замолчало, о чем-то своем, сокровенном… А остатки вчерашнего хмеля вылетели из головы с последним могучим чохом. На чем спонтанные внутренние дебаты для Руднева и закончились. Надо было думать о том, как бороться с хворобой, при этом не перезаражав половину попутчиков. Но…
Но впервые сеанс не предусмотренного Фридом и Профом «междусобойного» общения донора с рецепиентом, оставил в сознании Петровича некий болезненный, мучительно-печальный осадочек, упрямо не желавший уходить по мере общего отрезвления организма.
«А я сошла с ума… Ай-яй-яй! Какая досада… Хм… Но с этим надо что-то делать. И срочно. Иначе нам в столичке скорее в дурке прописаться, чем в МТК. А ты, получается, выяснять отношения только под алкоголь за воротник готов? Ну, ладно, готовь печенку, мил человек…»
— Тихон!.. Доброе утро, дорогой. Будь добр, голубчик, доложи всем, кому надо, что у меня температура с утра поднялась. Подпростыл я. Отлежусь денек, пожалуй. Особо передай извинения для адмирала фон Тирпица. Только не волнуйся сам, ничего опасного. Просто хорошенько продуло в Иркутске… Да! Вот еще что: сделай-ка мне крепкий кофе с коньячком. Но только бутылку-то не забирай…
— Дык, может, тадыть и покушать Вам сразу принесть? А, Всеволод Федорович? Курочка запеченная вчерашнего дни, уж больно хороша. И бульончик с пампушками, наваристый…
— Нет. Не надо ни птицы, ни мяса. Пожалуй, парочку бутербродиков с сыром притащи. Лимон, сахарин поколи помельче, и довольно…
* * *
В то же самое время, хотя и по совершенно иному поводу, сказался больным и Альфред фон Тирпиц. Конечно, никакие раздвоения личности германского адмирала, по понятным причинам, не преследовали. Но дилемма, поставленная перед ним последними событиями, была настолько серьезной, что обдумать последующие шаги было совершенно необходимо. И обдумать тщательно, разложив все по ранжирам-полочкам, хладнокровно и обстоятельно. Для этого нужны были время и возможность уединиться. Инфлюэнца у Руднева стала прекрасным поводом. Подхватить эту заразу у его высокородных попутчиков желание вряд ли возникнет. А Геринген и остальные докучать шефу без крайней нужды не станут. Порядки Маринеамт распространяются на его подчиненных и в русском поезде.
"Итак. Он ничего не стал отрицать. Более того, вполне откровенно признал, что обладает некими сверхзнаниями о нашем будущем. Оставив при этом без ответов множество очевидных вопросов. Начиная с первого, почему ОН открылся именно МНЕ? Конечно, нельзя исключать того, что Всеволод просто не захотел терять лица, отнекиваясь после того, что сам же и наворотил в пьяном виде. Но… Готов поставить сто марок против пфеннига: если бы Всеволод посчитал, что разболтал лишнего, безусловно выкрутился бы. Его совесть и честь спокойно согласились бы с таким развитием событий, исходя из высших государственных интересов и тривиального инстинкта самосохранения.
Следовательно, он не предполагает, что я поступлю в сложившейся ситуации «по правилам», самым прямолинейным и, кстати, наиболее вероятным способом: доложу обо всем «по команде». А почему? Думаю, по той простой причине, что он считает меня для такого шага несколько… излишне умным… что ли. Это лестно, конечно. Но в главном он прав: в данном случае прямая дорога мне не видится самой короткой и точной, наверняка приводящей к тем целям, которые я перед собой поставил. Всеволод вполне раскусил нашего кайзера. Или просто знает о нем нечто, чего нам пока знать не дано. И еще он понимает, что в сущности нашего Экселенца я также достаточно хорошо разобрался, и на такой риск не пойду.
До сих пор стоит перед глазами та картина, особенно запомнившаяся мне из посещения музея имени отца нынешнего русского Императора. «Воин на распутье» она называется, кажется… И лежат перед ним три дороги. Прямая, к гибели во брани, направо — к свадьбе, а налево к богатству… Я женат. Достаток никогда самоцелью не ставил, служба Отечеству превыше звона злата. Когда служишь честно, с умом и с упорством, деньги сами приходят. Германия ценит своих верных солдат. Но…
