Кто я? Саманта или Сэмюэль? Мальчик в девочке или наоборот? Сложно дать этому подходящее определение. Гендерная дисфория? Но я не страдаю несоответствием половых признаков собственному восприятию, и моя проблема не решится приемом гормонов или операцией по смене пола.

Если раньше друзья в моей жизни появлялись редко, то с шестнадцати и до окончания школы ни разу. Весь круг общения замыкался на двух бывших одноклассницах, одна из которых переехала в соседний штат, а вторая – в другую страну.

Но сложнее всего становились отношения с родителями. Два самых близких мне человека оказались не меньшими жертвами этого невообразимого обстоятельства.

Я сбегала из дома посреди ночи. Вначале просто слонялась без дела по улицам, но один побег от полиции надолго отбил желание светить своим юношеским лицом в общественном месте. Ночевала в заброшенных стройках, пару раз становилась объектом сочувствия местных бомжей. Но и в этой компании я не заслужила доверия, что с концами вернуло меня в лоно семьи.

Прекратив ночные загулы, я решила обезопасить себя радикальным методом: запретила кому-либо переступать порог моей комнаты – даже днем, для поддержания имиджа трудного подростка. А однажды едва не довела маму до истерики. В ту ночь в родительской спальне загорелась проводка. К счастью, пожар удалось потушить сразу. Зато я, идиотка, всю ночь общалась записками с плачущей у порога мамой и про себя умоляла Господа, чтобы ей не пришло в голову вызвать службу спасения.

Мама… Мое сердце, мой огромный, но хрупкий мир, который я берегла от переживаний, не подозревая, что делаю только хуже.

Сначала миокардит после тяжелых родов. Позже – загубленная карьера автогонщицы, которую мама променяла на скучную работу директора в салоне элитных авто с пробегом. Долгие годы молчаливой борьбы с последствиями болезни. И итог, ставший для меня потрясением, – не первым в жизни, но действительно страшным. Кошмаром, в который не хочется верить. То, что лишает надежды и не оставляет внутри ничего, кроме пустоты.

Слезы закончились резко, на пятый день после похорон. В тот день я проснулась, наспех собрала сумку и, схватив со стола ключи от маминой машины, помчалась в универ.

Папа последовал моему примеру, с головой окунувшись в работу с развивающейся сетью бистро.

У каждого из нас был свой способ не сойти с ума. И мы успешно претворялись друг перед другом, что боль утихает.

Пока однажды я не развернула машину прямо у ворот университета и, вернувшись домой, не нашла его в гостиной среди осколков разбитых фужеров. Пустой взгляд красных глаз, поникшие плечи и тихие извинения за свою несдержанность. И тогда меня прошибло. Настолько, что я, задыхаясь от слез, вытрясла из себя правду, которую с таким усердием скрывала от близких долгие годы.

Потеряв себя и близкого человека, я меньше всего на свете хотела потерять еще и того единственного, кто у меня остался.

Я обещала отцу, что найду в себе силы со всем справиться, но только… если он будет рядом. Хоть в половину такой же сильный и надежный, как раньше. И эта правда спасла нас, как, возможно, могла бы хоть ненадолго, но уберечь маму. Открывшись отцу, я нашла в себе силы смириться с разделенной надвое жизнью.

Едва оправившись от шока, папа решил немало вопросов, которые сделали жизнь в мужском теле чуточку легче: например, страховка и права. Брать липовый паспорт мы не рискнули, но в будущем он обещал разобраться и с этим.

А полгода спустя, к концу весны, он сделал мне главный подарок, решив переехать. Оказалось, что сложно жить в городе, где каждая встреча с людьми, каждый уголок городских парков, немногочисленных ресторанов и мест отдыха напоминают о маме.

Второй курс в местном университете я закончила без проблемных зачетов и переэкзаменовок и оформила перевод в один из частных вузов Бостона со схожей программой на факультете дизайна.

Большие города дарят много возможностей, но начинать бизнес с нуля всегда слишком затратно: отцу пришлось продать половину сети в покинутом нами Вест-Хейвене, чтобы открыть небольшой ресторан на одной из центральных улиц Бостона.

Папа погрузился в работу, я же занимала время и мысли предстоящей учебой.

В этот раз никто из нас не притворялся.

В универе мне повезло: программа моего курса почти полностью совпала с предметами школьной подруги.

С Милли Рамирес мы знакомы с одиннадцати лет. Крепко дружили, когда учились в одной школе, и поддерживали связь после ее переезда в Бостон. Милли охотно общается едва ли не с половиной курса и в первый же день успевает представить мне с десяток знакомых с других направлений.

На финише длинного марафона знакомств Милли приводит меня к лучшим друзьям – Джейку и Питеру.

Джейк – главный редактор университетской газеты, а Питер – фотограф и автор целой колонки еженедельника. Логично, что оба – будущие репортеры.

Не знаю, насколько талантливый Питер журналист, но фотографии делает крутые. Все стены кабинета, который деканат отдал под полное распоряжение редакции, обвешаны его работами: крошечная девушка в мыльном пузыре, отражение звездного неба в зеркале, эпичная битва мускулистых белок за желудь. И звезда коллекции – фото очаровательного в своем ужасе лабрадора, который, поджав лапами уши, прячется от распустившего хвост индюка.

– Тут лишь малая часть, – замечает Питер, оценив мой интерес к фотографиям.

– Хочешь увидеть остальное – заглядывай в гости. Милли адрес подскажет, – добавляет Джейк.

– Так вы еще и соседи?

– Мы еще и братья, – улыбается Питер. – Двойняшки.

– Шутишь? Вы же совсем не похожи!

– Хочешь, волосы срежем? – Пит насмешливо ведет бровью. – Сделаешь тест.

– Тест будешь делать сам, когда одна из твоих подружек скажет, что забыла выпить таблетку, – огрызается Милли. – Паркер, свои методы флирта практикуй в другой раз, а еще лучше – на других девушках.

Питер Паркер? Серьезно? Может, тут у них и радиоактивные пауки водятся?

– Рамирес, я же не мальчик, чтобы не знать, как пользоваться презервативами, – отшучивается Паркер, тут же обращаясь ко мне: – Кстати, место Эм-Джей еще вакантно.

– Оно вакантно каждые две недели, – фыркает подруга, потянув меня к двери.

– А если это судьба?! – доносится вслед.

Мы выбираемся в коридор под ропот Паркера, сопровождаемый смехом его брата.

– Питер у нас серебряный призер по троеборью в местной Универсиаде, – объясняет Милли. – Мастер в умении охмурить, обольстить и раздеть любую симпатичную юбку без мозгов и принципов.

– М-м-м, – я сдерживаю смех, вызванный формулировкой, за которой скрывается емкое слово «кобель». – Боюсь спросить, как выглядит ваше «золото».

– Ну-у…

– Только не говори, что это его брат!

– У Джейка есть девушка, – успокаивает меня подруга. – Почти невеста. А «золото»… Вряд ли тебе понравится. Там даже внешне не твой типаж.

– Пронесло. – Я протираю лоб тыльной стороной ладони.

Коридоры почти пустые, когда мы с Милли идем по этажу и сворачиваем к лестнице.

– Все спешат домой перед вечеринкой, – она провожает взглядом парочку студентов.

– Ты пойдешь после фильма?

– Может, заскочу на пару часов.

Мы все так же болтаем, спускаясь к площадке центральной лестницы главного корпуса, когда голос подруги внезапно срывается, а в движениях появляется скованность. Я стреляю взглядом в притихшую Милли, осматриваюсь и замечаю на нижних ступенях четверку еще не знакомых мне студентов – четыре пары глаз, устремленных в нашу сторону.

Включаю телепата, по очереди вглядываясь в каждые. Любопытство первых. Ожидание вторых. Насмешка третьих. И четвертые: серо-голубые, холодные, как льды Антарктики, и такие же непроницаемые. Но при этом способные вытянуть каждую мысль из твоей головы, не оставив ни шанса укрыться под железным зонтом обороны.

А ведь когда-то умение читать мысли по взгляду было еще одним бонусом, за который я заслужила прозвище Ведьма.

Интересно, со стороны я выгляжу так же? Это что же, выходит, мой конкурент?