Потрясла мешочком с камешками из куриного желудка – нужны при лечении паралича. Сучок с дыркой – от косоглазия, ячменя, в него дают смотреть больным глазом. Скорлупа от яиц с Пасхи – от судорог, падучей, порчу опять же снимает. Помет куриный, сушеный, в мешочке – сыпать вслед от пьянки, злого сердца, скандальному человеку.

А вот сушеные пенки с молока, собранные в Святые праздники. Она поморщилась. Использовала она их только один раз, да и то с неохотой, а выбросить – рука не поднималась. Надобны они в горьких случаях. Если больной умирает и сильно мучается болью и страхом, наговоренные пенки помогают легко отойти умирающему: «Весь мир людской от Христа Спасителя до последнего грешника, пил в первый день своей жизни молоко, и ты в последний день вкуси сей дар и отойди с миром. Аминь». Она вздохнула, вспомнив то выражение облегчения, сменившее страдальческую гримасу на лице маленькой девочки, умирающей на ее глазах от сильных болей в груди. Она и дышать уже практически не могла, сипела, кожа стала синюшной, мучительные хрипы и кашель раздирали хилую грудь. Отмучилась. Ведьма перекрестилась на красный угол.

Ничего подходящего на данный случай как будто не было. Вот разве это… И женщина задумчиво повертела катушку обычных черных ниток. Хотя нет, это если любимого надо привязать, «пришить» надолго, тогда этими нитками пришивают к его одежде пуговицы со словами наговора, а ей ведь только на один раз, на одну ночь.

В этот момент в дверь постучали. Неторопливо убрав разложенные на столе вещи, колдунья открыла скрипучую дверь, вздрогнула от накатившего на нее холода. Студеный ветер ворвался в тесное помещение, играя огнем лучины и пробираясь в складки одежды.

– Быстрей, – буркнула старуха, чуть ли не за руку втаскивая позднюю гостью в лачугу, и захлопывая за ней дверь.

Из глубины темноватой комнаты донеслось недовольное мяуканье вконец замерзшего кота.

– Ладно, ладно, не ворчи, – пробурчала колдунья, задвигая тяжелый засов.

Марья растерянно стояла посреди комнаты, притулившись к теплой печке, дрожа всем телом то ли от холода, то ли от страха.

– Деньги принесла? – глаза старой знахарки блестели в предвкушении вознаграждения. Чего скрывать, ведьма была жадновата, хотя для чего ей нужны были деньги, коль скоро жила она в этой халупе и одевалась в отрепья, остается для нас загадкой.

– Да, – бескровными губами прошептала Марья, доставая трясущимися руками кошелек из складок своей одежды. Развязала тесемки, вынула серебряный продолговатый брусок с неровными краями, протянула его старухе.

Та выхватила кусок металла и быстро сунула его себе в рот. Пососала, покусала, потом обтерла об рукав и сунула в карман. Марья не сводила с нее взгляда, веря и не веря, что может случиться невозможное, и она получит то, что хочет больше всего на свете.

Колдунья меж тем прошаркала к лавке и достала из- под нее давешний ящик со склянками. Вытащив один пузырек из ряда похожих, наполненных разного цвета составами, она сперва долго разглядывала его, поднеся к свету лучины. Осталась довольна увиденным, так как губы ее сложились в непроизвольную улыбку, а глаза озорно заблестели. Воистину, это было самое лучшее ее произведение.

Передавая склянку женщине, ведунья медленно произнесла слова напутствия:

– Выпьешь сегодня в полночь, ляжешь спать. Завтра никого к себе не пускай, из дому уходи тайком, чтоб никто не видел. Зелье перестанет действовать с первыми петухами на утро после следующей полуночи. Тогда беги.

Потом, после паузы, добавила:

– Не передумала?

Та только яростно замотала головой, сжимая в кулаке легкий пузырек с синей жидкостью.

– Ну что ж, иди тогда с Богом.

И, когда та переступила порог ее дома, старуха перекрестила ее троекратно вослед.

Потом, тяжело вздохнув, опустилась на колени перед иконой, и принялась яростно молиться, просила Господа простить ей грехи ее тяжкие. Аминь.

Так плодотворно проведя вечер, наконец, угомонилась старая, и заснула, свернувшись калачиком на своей печи. Таким же уютным мурчащим калачиком свернулся у нее под боком любимец кот, которому предстояло пережить свою хозяйку. Домик погрузился в крепкий здоровый сон.

6.

Приняв горизонтальное положение, Ольга сделала несколько кругов под потолком, потом примостилась на массивном позолоченном рожке люстры и рассеянно потрогала черный фитиль на одной из свечек. Потерла пальцами, на них осталось черное пятно сажи. В голове кружились мысли, предчувствия, сомнения и планы. Она не услышала, как открылась дверь в ее комнату, очнулась только от звука тяжело рухнувшего тела. Посмотрела вниз.

Раскинув большие руки и разметав по полу растрепанную косу, Нюрка валялась на пороге, красиво закатив глаза. Аккуратные лапоточки сорок третьего размера торчали из- под узорного сарафана.

Ольга вздохнула, опустилась рядом с телом.

– Вот ведь дура, прости Господи, – перекрестилась она.

Потом поднесла кулак к губам и стала что- то быстро в него бормотать, полузакрыв красивые глаза. Наклонилась к девке и сильно выдохнула сквозь кулак воздух прямо ей в лицо. Та открыла глаза. Над ней, грозно уперев руки в стройные бока, стояла барыня.

Нюрка встрепенулась, подобрала юбки, подскочила. Ольга ошпарила ее строгим окриком:

– Да ты, чай, не беременна ли? Чегой- то посреди бела дня в обморок грохнулась?

– Ой, не знаю, барыня, привиделось что- то, а что – не упомню…

– Ну, иди, делом займись. Готовь мне капор да шубу, вели Кузьмичу запрягать, я гулять поеду.

– Одна?

– С тобой, бестолочь! – И Ольга погрозила кулаком вслед убегающей фигуре. Потом звонко рассмеялась, тряхнула рыжей гривой. И чего так забеспокоилась, Демидов – обыкновенный мужчина, а она – ведьма, уж как- нибудь сумеет с ним справиться. Знала бы она тогда, как ошибалась…

День стоял изумительный, зима уже поворачивала к весне, второго февраля, на сретенскую оттепель, с летом встретившись, все более места оставляла солнцу и теплу. И хоть ждали еще впереди метели, хотелось жить и радоваться. Снег искрился и сверкал на ярком солнце, отчаянно слепил глаза. Прикрываясь рукой от ярких бликов, Ольга весело хохотала, нетерпеливо поторапливая кучера, чтоб скакал быстрей, во всю мочь.

Они давно уже выехали за город, четверка лошадей все прибавляла ходу, из- под копыт летел, кружа и засыпая лицо, колючий снег. Вдоль дороги мелькали ели, санная повозка с тремя седоками незаметно въехала в лес. Тяжелые темно- зеленые лапы провисали под тяжестью снежных пластов, пушистые сугробы громоздились между деревьями, полосатые тени мелькали под полозьями.

Солнце скрылось, пришла пора возвращаться. Теперь уже Нюрка нетерпеливо дергала барыню за рукав, уговаривая повернуть коней, но та все отмахивалась, наслаждаясь быстрой ездой и свежим воздухом. Она раскраснелась, огненно- медные пряди выбились из- под мехового капора, припухшие губы были растянуты в блаженной улыбке.

Вдруг повозка остановилась, Кузьмич повернулся к девушкам, неуверенно оглядываясь по сторонам.

– Слышь, барышня, поворачивать бы надо, дороги- то дальше нет.

– А куда ж она делась? – удивилась Ольга.

Они столько раз ездили по этой дороге, что она была знакома им до каждого пенечка, до каждой сломанной ветки. Но сейчас, и правда, впереди темнел подлесок, переходящий в такую же непроходимую еловую чащу, как и по сторонам. Небо меж тем затянулось тучами, стало заметно темнее и холоднее, поднялся ветер.

– Поворачивай, Кузьмич, – Ольга махнула рукой.

Кони пряли ушами, фыркали и подрагивали кожей на крупах. Их явно что- то беспокоило. Кузьмич стал осторожно их разворачивать, но они внезапно дернулись вбок, как бы отшатнувшись от чего- то, невидимого человеческому глазу. Сани дернулись, стали заваливаться на бок, выплюнув из себя седоков. Все трое покатились по белому снегу, застряв в придорожном сугробе.

Пока они выбирались, отплевываясь и отряхиваясь, повозки и след простыл. Ошалевшие кони с громким ржаньем растаяли в надвигающихся сумерках, утащив за собой новенький возок.