Я забыл фамилию тренера, но отчетливо помню, что он был уже не молод. И как, наверное, все тренеры тогда, ходил в синей олимпийке со значком «Заслуженный тренер СССР» на ней. Так вот, он подошел ко мне прямо на тренировке и спросил, правда ли я занимаюсь музыкой, играю в ансамбле. Я ответил, что так и есть, и он произнес тогда фразу, которую я запомнил на всю жизнь:

– Молодой человек! Вы уж определитесь, пожалуйста, что вам важнее. Совмещать не получится.

Именно в этот период наш ансамбль пригласили работать в филармонию. В провинциальную Оренбургскую филармонию, но тем не менее. Все закрутилось, я стал пропускать тренировки. И в итоге принял решение – выбрать музыку. А, может, просто музыка забрала меня быстрее, чем футбол, о чем я по сей день не жалею.

И еще что касается футбола. С самых ранних лет я болел за московский «Спартак». Не знаю, почему так получилось, просто не помню. Но меня всегда привлекали эти имена – Игорь Нетто, Владимир Маслаченко, Геннадий Логофет, Юрий Севидов, Галимзян Хусаинов…. Кстати, Хусаинов был одним из моих самых любимых футболистов, кумиром детства. И позиция на поле у нас, в итоге, оказалась идентичной.

Помимо моих совсем детских увлечений пластинками советских исполнителей, в моей жизни, благодаря старшим товарищам во дворе, появилась другая музыка. Я узнал о существовании западной музыки, которая тогда была не очень-то и роком. Брюки клеш (чем шире внизу, тем круче), удлиненные волосы, пронзительное пение «Е-е-е». Внешне – Волк из «Ну, погоди!», одним словом. Но более глубоко в эту музыку я окунулся благодаря моему дяде, младшему брату мамы. Его звали Анатолий Савин.

В 1967 году моей маме на предприятии выделили трехкомнатную квартиру. К тому времени в нашей семье случилось пополнение, родился мой младший брат Саша. Разница у нас ровно десять лет. Собственно, поэтому мы и смогли получить трехкомнатную квартиру. Это было огромным счастьем для нашей семьи. Панельная пятиэтажка, в которую мы переехали, располагалась практически в том же районе, но ближе к станции «Красногорская». Школу мне менять не пришлось, все было рядом. И поскольку с жильем у нас было хорошо, к нам приехал пожить мамин младший брат, который только демобилизовался из армии. Я его называл дядя Толя.

У дяди Толи был крутой по тем временам катушечный магнитофон и коллекция магнитофонных записей. На этих катушках были записи групп The Hollies, The Zombies, The Monkees, певца Тома Джонса. Были, конечно, и The Beatles, но на них я обратил свое музыкальное внимание не сразу. Дядя Толя разрешал мне слушать эти записи. Вспоминаю, что без конца крутил и крутил эти записи – вот так произошло мое погружение в музыку. В итоге в учебе появились проблемы, и родители запретили мне бесконечно крутить магнитофон: допуск к музыке в обмен на успеваемость. Дядя Толя прожил с нами около года, пока не встретил свою будущую жену Веру и не переехал к ней. С Верой они прожили до самой смерти Анатолия.

Я продолжал обучение в музыкальной школе по классу баяна. Но вокруг меня в социуме появилась совсем другая музыка, назовем ее электрогитарной. И у меня к этой музыке стал появляться огромный интерес. Это захватывало не только меня. Во дворах парни играли на шестиструнках, пытались копировать звезд американской или английской музыки, вместо оригинальных слов шла какая-то абракадабра, но, тем не менее, это затягивало все больше и больше. Что-то, пусть и в небольшом количестве, показывали по телевизору: выступления польских или болгарских ансамблей с электрогитарами в руках. Ты впервые видел электрогитару на расстоянии вытянутой руки: корпус, покрытый лаком, струны… Это действовало магически. Все это мне довелось увидеть на танцверанде в Красногорском парке. А еще в нашей школе, в спортзале, начал репетировать ансамбль. Дядьки (по сравнению с нами) разрешали потрогать инструменты. Вместе со своими друзьями, такими же увлеченными, я смотрел на них с благоговением.

И тогда мы с моим другом Володей Павловым стали активно прослушивать западную музыку у него дома на магнитофоне. Не просто слушали, мы пытались петь вместе со звучащей музыкой, раскладывать на голоса. Благодаря моей музыкальной подготовке, я мог обозначить тональность песни, четко скопировать партию баса, количество звучащих голосов…

Соседом Володи был радиолюбитель, наш ровесник, очень продвинутый в этом деле парень. Надо было видеть его комнату, увешанную транзисторами и прочими аксессуарами радиолюбителя. С его помощью мне удалось сделать первый инструмент. У мамы на работе столяр помог выпилить корпус и залакировать его. Наш товарищ что-то спаял, вставил в корпус, и получился какой-никакой инструмент, по виду гитара, издающая электрический звук, да еще и с фуззом[2]. Но родители Володи посчитали, что мы слишком много времени уделяем этим интересам, и дали мне понять, чтобы я приходил в гости реже. Тем не менее, в школе мы попробовали подключить этот инструмент к усилителю «КИНАП», который находился в кабинете физики, и что-то побренчать. Сам этот факт для нас стал огромным событием.

На этой волне я окончил восьмой класс, музыкальную школу, и подал документы в музыкальное училище имени Октябрьской революции – к тому времени стало ясно, что в девятый класс я не пойду и что я гуманитарий с музыкальным уклоном. Поступал на факультет народных инструментов. Легко сдав два экзамена – сольфеджио и баян, я прошел на первый курс.

Мои увлечения этой музыкой никуда не делись, скорее еще больше усилились. Я сразу обратил внимание на ансамбль, который состоял из старшекурсников. Они играли на различных вечерах в нашем училище, исполняли популярную на тот момент музыку. Точно помню, что они играли песни из репертуара польского ансамбля «Червоны гитары». Я стал всячески искать единомышленников, с которыми можно было бы осуществить что-то в плане создания подобного коллектива. Поскольку в училище, кроме класса баяна, у нас был второй инструмент – фортепиано, я часто садился в аудитории за него и что-то наигрывал. И так, постепенно, в течение учебы на первом курсе подобралась группа ребят со схожими интересами, с которыми можно было начинать репетировать хоть какой-то репертуар. Но начали мы эту деятельность не в стенах училища. Не помню, по какой причине, но мы стали искать, что называется, базу. Первой базой был Дом культуры на «Семеновской», рядом с кинотеатром «Родина». Я был настолько увлечен этим, что не замечал расстояний, которые приходилось преодолевать. «Семеновская», если ехать от Красногорска, – другой конец Москвы. Поездка до дома по времени составляла больше часа, но мне все было в радость. Потом были ДК немного ближе, в районе «Войковской», еще где-то. Я тогда играл на ритм-гитаре и пел.

До мутации голоса я был по-детски голосистым, а после голос приобрел юношеское звучание, и я стал понимать, что мое пение нравится слушателям и что у меня получается. На концертах или вечерах отдыха в пионерлагере, в школе, в училище, где после пары выступлений на студенческих вечерах я превратился в «суперстара» и среди студентов, и даже среди преподавателей, лояльно относящихся к такой музыке.

Кстати, именно в пионерлагере я впервые поиграл на бас-гитаре. Струны на ней были то ли от фортепиано, то ли от бас-балалайки. Я очень хорошо помню вздувшиеся подушечки пальцев после этого и мозоли размером с полпальца. Струн для бас-гитары в то время было не достать.

Так прошел первый курс, началась учеба на втором. И тут в моей жизни произошло важное событие. На танцверанде нашего Красногорского городского парка иногда выступал ансамбль под названием «Мы» – три гитары и ударные инструменты. Это были уже взрослые ребята, всем далеко за двадцать. В один из таких дней я набрался смелости и подошел к ним после очередного выступления. Не помню точно, в каких выражениях, но я предложил им себя в качестве клавишника, а также пообещал поставить им более качественное звучание. Ребята от меня не отмахнулись и пригласили на репетицию в старом Доме культуры Красногорского механического завода.